Побратимы(Партизанская быль)
Шрифт:
Все были согласны и с предложением Виктора и с остальным текстом присяги, который прочитал Мироныч. Комиссар собирался уходить. Но подошло время обеда, и словаки предложили ему откушать словацкого супа.
— Дела ждут неотложные, ребята, — хотел было идти Егоров. Но тут к нему обратился Саша Гира. Сегодня он особенно активен.
— Мирон Миронович, объясняйте, пожалуйста, отчего у партизанов получаются такие дуже сильни удары? У цей же группе, где був Штефан, четыре людины, а побили восемьсот фашистов и скилько пушек та авто. Ако це зрозумить?
Комиссар вынул
— Партизан видит весь вражеский тыл: гарнизон и штабы, склады и коммуникации. Он подбирается к важным объектам и бьет в самые уязвимые места. Он воюет вместе с народом, и в этом его сила.
Комиссар взял горящий уголек и, бросив его в трубку, раскуривает.
— Надо учитывать, что удар с тыла несет и огромную моральную силу.
Оккупанту, который хоть раз попал под партизанские пули или в железнодорожную катастрофу, до гроба чудится, что партизанские мины поджидают на каждом мосту, что в любую минуту может прозвучать выстрел из-за каждого камня или куста…
Чуть прищурив глаза, Мироныч испытующе глядит на собеседников. Все ли поняли, спрашивает его взгляд.
— Конечно, хорошая позиция — это еще не все. Главное — в бойце, в его силе воли, которая делает партизана стойким. Сражаясь в окружении врагов, он самой жизнью приучен надеяться только на свою силу, на меткость удара, на хитрость и смекалку, наконец, на гибкий маневр. У него нет второго эшелона, нет тыловых подразделений.
Поднимается Виктор Хренко.
— Мирон Миронович! А можно такое поведать, что наша позиция, усей словацкой группы и румынских приятлив, тоже удобна. Мы ж еще близче можемо добиратись до спины и до сердця вражой армии!
— Совершенно верно, Виктор! Очень правильно понимаешь!..
Долго еще длится беседа у словацкого костра. Но вот наступает час присяги. На поляне, служащей нам то командным пунктом, то площадью для митингов, построившись в каре, стоят отряды. Плотно сомкнутые шеренги, разномастная одежда, медно-красные от загара лица, сильные руки, деловито лежащие на прикладах, — все привычно глазу, близко сердцу.
Входим в центр каре. Здороваемся.
— Здра-а-а-с-те! — одним словом выдыхает бригада, и по лесу катится многоголосое эхо.
Комиссар говорит о новых победах Красной Армии, о неизбежном крушении гитлеровской Германии, о том, что боль утраты причинил враг и нашей бригаде: под Аджикечью остались Василий Бартоша, Александр Старцев, Михаил Бакаев и Александр Карякин.
Вслед за комиссарской пилоткой с голов сползают брезентовые береты и панамы, матросские бескозырки и гражданские кепки. Бригада застывает в молчании. Молчит и лес. Он будто скорбит вместе с партизанами. Потом перед строем появляется Клемент Медо. Словак побывал в Андреевке. Под видом квартирмейстера он обошел много домов. И вот теперь вместе с группой Анатолия Смирнова принес вести.
— Ни одному из той нашей четверки вызволитись не удалось, — медленно и глухо говорит словак. — Никто не зловлен поранений. Може, кто и був жив, але живым не здався. Жители Андреевки хотят погребать партизанов, але немцы не дозволяють…
По рядам пробегает
— Видел я их, товарищи, — говорит разведчик, произнося слова медленно и трудно, с болью вырывая их из груди. — Лежали они в разных местах: трое в потоптанной кукурузе, четвертый — на стернище. Один невысок ростом, коренастый. Четырьмя пулями пробита грудь. В двух местах ранено левое плечо. Каждая рана заткнута. Похоже, затыкал и продолжал биться. Потом вроде как гранатой подорвало его. Повреждена рука и побита голова.
— Это Василий Бартоша! — выкрикивает кто-то из строя.
— Бартоша! Бартоша! — вздыхают ряды. Артамохин говорит долго и трудно. И слушают его люди так внимательно, что пискнет пичужка, — слышно.
— Бились наши хлопцы, — продолжает Артамохин, — по-геройски. С кукурузного поля, где был бой, немцы вывезли много убитых и раненых. В Биюке сделали сорок семь гробов. Делали гробы и в Аджикечи. Сколько — сейчас не скажу, еще не узнал. А два гроба из оцинкованного железа отправили на сарабузский аэродром в Германию. Еще скажу, что после того боя два немецких эшелона слетели под откос на перегоне Биюк-Курман.
— То бартошинские мины! — опять кричат в строю. Поднимается рука.
— Разрешите!
Из строя выходит Михаил Беляев. Он взволнован. Вася Бартоша еще не поставил точку, — с жаром говорит Михаил. — Его мины рвутся под поездами фашистов. И еще будут рваться. Погибая, он кричал: «За Родину!». Сам слышал. И я поклялся себе, клянусь и тут, при народе: вместо той мины, которую не успел поставить Бартоша, я подложу десять, вместо гранаты, которую он не добросил до фашистов, я брошу десятки гранат.
По рядам опять прокатывается гул. Будто выждав момент, на лес налетает порыв ветра, и деревья тоже шумят, качая вершинами.
С волнением слушает бригада слова приказа. В нем скупо говорится о подвиге героев. Посмертно представляются к награждению орденами Союза ССР товарищи: Василий Павлович Бартоша, Александр Илларионович Старцев, Михаил Александрович Бакаев и Александр Петрович Карякин.
Короткая пауза, и по поляне летит команда:
— Под знамя смир-р-но-о!
На зеленом фоне леса, мягко переливаясь, проплывает алый стяг. Николай Котельников в сопровождении двух автоматчиков вносит бригадное знамя в центр каре. Выходят из строя для принятия присяги Григорий Гузий, Евгения Островская, Александр Чухарев, Анатолий Гаврилов, Кирилл Бабир. Тут же и вся группа словаков во главе с Виктором Хренко.
На поляне наступила торжественная тишина.
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик… вступая в ряды советских партизан, принимаю присягу и торжественно клянусь…
Строгие бронзовые лица щедро освещены лучами предвечернего солнца. Уверенно и отчетливо звучат слова присяги:
— …быть честным, храбрым, дисциплинированным и бдительным бойцом- партизаном, строго хранить военно-партизанскую и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников…