Поцелуй Большого Змея

Шехтер Яков

– Стало легче? – участливо спросил Терапевт.

Я кивнул. Слезы благодарности проступили на моих глазах. Разница в ощущениях была огромной, я уже не понимал, как мог столь долго терпеть такую страшную боль.

– Ну, а теперь давай посмотрим результаты испытаний.

Говорил Терапевт мягким приятным голосом, каждое слово будто само выкатывалось из его рта, привязанное к другому невидимой веревочкой.

Он взял сковороду, сунул ее в желтый столбик света и долго рассматривал.

– Ты прав, брат Реувен, – наконец произнес он. – Это действительно

нечто удивительное.

Терапевт опустил сковороду на пол, подошел к стене, ловким поворотом пальцев открыл небольшое отверстие и приник к нему ртом.

– Приведи его ко мне, – раздался голос сверху. Он несся прямо из потолка, и я, стыдно теперь признаться, решил, что с нами беседует сам Всевышний. В рассказах моей матери о праотцах, царях и пророках Бог то и дело обращался к своим избранникам, поэтому мне показалось естественным и нормальным, что Всевышний разговаривает с главным Терапевтом в подземелье святой обители.

Терапевт снова прижал губы к отверстию в стене.

– Да, прямо сейчас, – произнес голос.

– Пойдем, Шуа, – сказал Терапевт, поднимая сковороду. – Брат Реувен, я сам провожу гостей.

Он посмотрел в коридор, где стоял отец.

– Йосеф, ты можешь присоединиться к нам.

Мы шли долго, постоянно спускаясь ниже и ниже. Разница между этажами почти не ощущалась, везде было темно, сухо, иногда меня овевал легкий ветерок, вылетавший из боковой галереи. Подземелье освещалось редкими световыми пятнами, но глаза уже привыкли к темноте и я не испытывал ни страха, ни неудобства. Передо мной шел сам верховный Терапевт, а за спиной отец. Разве можно придумать более безопасное положение?

Но на душе было неспокойно. Чего они ждут от меня, какие необычайные способности я должен проявить? Кроме томления, выскакивающего из моих рук, точно суслик из норки, во мне нет ничего необычного. Да и томление это скорее похоже на недуг, на странную особенность тела, чем на что-то святое и удивительное.

Внезапно Терапевт остановился посреди темной галереи.

– Шуа, – голос его звучал очень проникновенно. – Ты первый ученик за всю историю обители, которого приглашают к Наставнику сразу после испытания. Всевышний наделил тебя особыми способностями, но это означает лишь одно – тебе придется работать куда больше других учеников. Никаких поблажек, никакого отдыха. Ты должен как можно быстрее пройти обучение и приступить к работе.

Терапевт положил руку на стену и ловким движением отодвинул дверь. Посреди большой, совершенно пустой комнаты в глубоком кресле сидел человек. Выглядел он очень старым, длинная белая борода лежала на коленях, голова заметно тряслась. Когда мы вошли в комнату, он поднялся нам навстречу.

Голову Наставника покрывал белый тюрбан, одет он был точно так же, как избранный и Терапевт, только широкий пояс покрывали не серебряные, а золотые нити.

– Так это и есть тот самый Шуа, из-за которого царь Гордус перерезал сто двадцать шесть мальчиков Эфраты? – тихим голосом спросил Наставник.

У меня замерло сердце. Я совершенно забыл про донесение

эфратского Вестника. Значит, царь выполнил свою угрозу? Неужели я повинен в смерти ста двадцати шести детей?

– Вот, учитель, – Терапевт с поклоном протянул Наставнику сковороду. – Посмотрите.

– Погоди, Асаф, – Наставник мягко отвел сковороду. – Подойди ко мне, мальчик.

Я приблизился. Все смешалось в моей голове. Страх перед Наставником, который, говорят, видит человека насквозь до седьмого колена, гордость за то, что я стою в самой сокровенной комнате Кумрана, внезапно накатившая усталость, острое сожаление о том, что мама не может видеть этого вместе с нами, и самое главное: боязнь, что меня принимают за кого-то другого, настоящего, наделенного подлинными способностями.

– Ты и есть настоящий, – тихо сказал Наставник, словно отвечая моим мыслям.

Он взял мягкими руками мою голову и поцеловал в лоб. Его губы были прохладными, а пахло от них горьковатой свежестью, словно от куста мяты на рассвете. Мне показалось, будто сквозь голову перекатилась холодная волна, будто я снова окунаюсь в бассейн, нет, в быструю весеннюю речку возле Эфраты, ту, что летом полностью исчезает и только весной несется через ущелье, мама мне запрещала ходить туда купаться, но я тайком бегал вместе с другими ессейскими мальчишками, и вот мама стоит на берегу и машет рукой, а волна снова перекатывается через меня, но это не волна, а светящийся шар, я прячусь под деревом, идет дождь, вся одежда намокла, но это уже не я, а мама, и…

– Асаф, теперь покажи сковороду.

Наставник опустил руки, а я невольно отступил назад, вернувшись на прежнее место. В моей голове стало светло и тихо, словно ее хорошенько промыли холодной водой. Я больше ничего не боялся, я полностью доверял избранному, Терапевту, Наставнику, даже страж у входа в подземелье уже не вызывал неприязни.

Терапевт поднес к лицу Наставника сковороду, и тот внимательно осмотрел свинцовую бляшку.

– Йосеф, – Наставник повернулся к отцу.

Тот подошел и с поклоном поцеловал протянутую ему руку, я никогда еще не видел на лице отца столь почтительного и нежного выражения.

– Йосеф, вот об этом мальчике, – он указал на меня подбородком, словно в комнате находился еще один мальчик и отец мог перепутать, – ессеи молились сто шестьдесят два года. Я рад, что он оказался твоим сыном. Но ему нечего делать в миру, Йосеф. Шуа должен стать настоящим ессеем, а потом…

Наставник тяжело вздохнул и сел в кресло.

– Учитель, – голос отца дрожал. – Учитель, мы с женой горды и счастливы. Но нет ли тут какой-либо ошибки?

– Ошибки? – Наставник слабо улыбнулся. – Погляди на сковородку, Йосеф. Ты ведь еще не успел позабыть то, что учил когда-то в Кумране.

Отец взял сковороду из рук Асафа, поднес ее к глазам и слабо охнул.

– Вы правы, Учитель.

– Попрощайся с сыном, Йосеф.

– Разрешите ему обнять мать.

– Нет, Йосеф. Теперь ему нельзя покидать обитель. Но он может посмотреть на мать со стены.