Поцелуй Большого Змея
Шрифт:
Кифа, вместо того, чтобы повернуть налево, к уже знакомому выходу из стены, двинулся направо, вглубь коридора.
Пол ощутимо опускался вниз, видимо, мы спускались на второй уровень.
– Учеников не пускают дальше второго, – всплыли в памяти слова отца.
Темнота сгустилась, хотя, как мне казалось, она и на первом уровне была непроницаемой. Я не отрывал правую руку от стены, и за все время нам не попалось ни одно из боковых ответвлений. Кифы я не видел,
«Странно, – подумал я, когда мы продвинулись довольно далеко вглубь подземелья, – еще вчера я бы дрожал от страха во время такой прогулки, а сегодня у меня не возникает ощущения даже малейшей опасности».
Воздух стал прохладнее и суше. В тишине, наполнявшей подземелье, явственно послышался горестный вздох.
– Ты чего?
– Это не я, – тут же отозвался Кифа.
– Не ты? – мурашки побежали по моей спине. – Тогда кто?
Вздох раздался опять. Кто-то жаловался на судьбу, плакал об утраченном, сожалел, просил, надеялся. Но кто, кто?!
– Говорят, – негромко произнес Кифа, – будто души умерших избранных продолжают бродить по коридорам обители. Когда они видят учеников, спешащих на занятия или продвинутых ессеев, они стонут от зависти и сожаления.
– От зависти? – удивился я. – Но разве душа, попавшая в рай, может завидовать? И чему?
– А кто тебе сказал, будто все избранные попадают в рай? – в свою очередь удивился Кифа. – Это снаружи, за стенами, кажется, будто всем обитателям Хирбе-Кумрана обеспечено место в раю. Но мы-то знаем: настоящая борьба начинается только здесь.
– Но о чем они могут сожалеть?
– О том, что не успели закончить. В будущем мире души бессильны что-либо изменить. С чем в него пришел, с тем и остаешься. Навечно, до воскрешения. Представь, как душа ессея, не успевшего достигнуть духовной ступени, видит избранного, поднимающегося на эту ступень. Как тут не застонать от зависти, не зарыдать от сожаления?
Кифа замолчал, и мы продолжили наш путь в молчании. Когда во мраке снова раздался жалобный стон, у меня похолодели руки. Не знаю почему, но эти звуки пробуждали во мне паническое чувство страха.
– Шуа, – умоляюще позвал кто-то из темноты. – Шуа…
– Ты слышишь? – вскричал я.
– Что слышу? – отозвался Кифа.
– Кто-то зовет меня.
– Ерунда, успокойся. Это ветер.
– Душа умершего ессея называет мое имя!
– Я пошутил, Шуа. Это ветер гуляет по коридорам. Когда в комнатах открывают или закрывают заслонки, ветер меняет направление и шумит. Я пошутил, успокойся.
– Но я ведь ясно слышал мое имя…
– Тебе показалось.
Прошло
– А почему нельзя зажечь факел? – спросил я. – Зачем нужно все время пробираться в темноте?
– Ну-у-у, – протянул Кифа, – во-первых, факел питается воздухом, а в подземелье его и так не очень много. Во-вторых, представь себе, как бы выглядели коридоры, если бы по ним столько десятков лет расхаживали с факелами. Все стены и потолок покрывал бы слой копоти, и вести рукой по стене ты бы не смог. А в третьих, – тут Кифа слегка хмыкнул, давая понять, что предыдущие ответы только отговорки, а настоящий последует сейчас, – в третьих, тут и без факелов все хорошо видно.
– Как это хорошо видно? – удивился я.
– Когда у тебя откроется другое зрение, ты сможешь прекрасно обходиться без света.
– Что такое «другое зрение»? – тут же спросил я.
Кифа снова хмыкнул, на сей раз чуть насмешливо.
– Куда ты торопишься? Скоро все узнаешь сам.
– Но все-таки, Кифа, расскажи, что ты видишь.
– Ну-у-у, – снова протянул Кифа.
Я уже понял, что это его манера речи и стал терпеливо ждать продолжения.
– Ну-у-у, я вижу все словно окрашенным в зеленый цвет. Видно, конечно, не так, как при свете солнца. Можно различить очертания: силуэты людей, контуры коридора. Но для передвижения по обители вполне достаточно.
– А когда оно у меня откроется?
– Я думаю, довольно скоро, – серьезным тоном произнес Кифа. – Ты вообще не поднимаешься по духовной лестнице, а прыгаешь, перелетая через целые пролеты. Так что долго ждать не придется. В один из дней ты войдешь в коридор и вдруг увидишь. Просто увидишь и все тут.
Кифа внезапно остановился, и я уткнулся носом в его плотную спину.
– Это где-то здесь, – едва слышно произнес он. – Погоди-ка, погоди, сейчас.
Вверху перед нами вспыхнул ослепительный кружок света.
Ослепительным он казался в полной темноте, на поверхности его бы назвали тусклым, ведь он попадал сюда, отражаясь от поверхности нескольких зеркал. Но нашим глазам, привыкшим к полной мгле, он казался невыносимо ярким. Я даже зажмурился и раскрыл глаза лишь через несколько мгновений.