Поцелуй черной вдовы
Шрифт:
– Это да, вот бы увидеть такое, – мечтательно поддакнул второй. – Тут никаких денег не жалко. Но ты слышал про Сэкерсона, он якобы... перевертыш, из этих, как его там, из отступников...
– Да слыхал я, но правда ли это, Бог его знает. Зачем бы этим зверям так собой рисковать? Неужто только лишь из-за денег?
Второй хмыкнул:
– Заплатили бы мне сотню фунтов, я и сам бы в «яму» пошел. А что? – вскинулся он на удивленный взгляд собеседника. – Мне такие деньжищи за целую жизнь не заработать, а тут считай с неба свалились.
–
– А тут уж как Бог даст: все лучше, чем мое нынешнее житье.
Оба задумались, замолчав на какое-то время, а потом первый с сомненьем произнес:
– Неужели целая сотня? Быть не может, чтобы так много... Вот ведь сатанинское племя: мало того, что перекидываются в зверей, что противно природе, так еще деньги гребут ни за что. Нет, права королева: оборотни есть зло, всем законам божьим и человеческим противные, гнать бы их с наших земель, проклятые отродья, да добра она слишком, чтобы так поступить.
Добра, в самом деле?
Соланж мысленно передернуло.
Их заковали в браслеты, ограничили естество перевертышей одной человеческой ипостасью, и всех противящихся тому убивают на эшафотах и выставляют их головы на всеобщее обозрение – и это, по мнению этих, добро?
Добро ли, рискуя собственной жизнью, состязаться в «яме», как зверь, для потехи орущей толпы? И все ради денег, которых иначе не заработать... Ведь перевертышей опасаются и боятся, а значит, с большой неохотой берут в подмастерья и на работу.
Каждый их шаг – непрерывная битва с собой и враждебным им миром.
И добра во всем этом едва ли на грош...
– Давай, Сэкерсон! Вперед, дружище, – закричал Ричард, и Соланж вздрогнула, снова сфокусировав взгляд на кровавом зрелище на арене.
Нет, такие забавы были не про нее, особенно в свете того, что медведь – перевертыш.
Или все-таки человек?
Именно эта неясность подпитывала азарт окружавших Соланж людей, ее же – отталкивала.
Толпа взорвалась криками радости, когда обе собаки, скуля и поджав хвосты, забились в угол, признавая тем самым победу медведя. А зверь, обведя зрителей взглядом, рванулся с цепи, да так сильно, что дрогнул столб, удерживающий его, казалось, вот-вот освободится и бросится на улюлюкающие трибуны.
– Хорош, зверюга, – похвалил Ричард снова и снова рвущегося с цепи зверя. – Переигрывает, но хорош. Хотел бы я посмотреть, каков он в обычном обличье! Наверное, впечатляющий.
– А я не думаю, что он человек, – с сомнением вставил Шекспир. – Посмотри, как он рвется с цепи... Человек бы не стал вести себя так.
Но актер возразил:
– Да играет он, говорю же. Пугает нас для острастки! Толпе нравится, сам видишь. Надеется, что за это заплатят побольше... Эх, нам бы такого в театр! – заключил он с видимым сожалением.
Той же ночью, уснув на своей жесткой постели, Соланж снова увидела лес.
Все такой же пасмурный и больной, он снова открылся ей сотнями нитей, пронизывающих его, сотней звуков и запахов, таких
Или кем-то другим, не менее теплым и... вкусным...
Она помнила, как наяву, как ласкают поджарое тело высокие травы подлеска и солнечный свет, бликами проникавший сквозь крону деревьев, и как манит приятной прохладой ручей, журчащий меж мшистых камней.
А потом перед ней выскочил он, тот медведь из Пэрис-Гарден: огромный, клыкастый, с бурым, блестящим мехом, но без намордника и цепи, удерживающей его, – он заступил ей дорогу и зарычал.
Соланж попятилась было, но уперлась в ствол дерева и затихла, не смея пошевелиться. Огромный медведь ее будто заворожил, сделал безвольной как деревянную куклу на ниточках...
А сам приближался.
Шаг… еще шаг…
Вот уже занес лапу с большими, отточенными, как рондель, когтями и...
… Она закричала, очнувшись от сна в своей комнате. В безопасности. С громко клокочущим сердцем. И услышала, как кто-то колотится в дверь...
– Роберт, открой! Я слышал, как ты кричал. И не уйду, пока не узнаю причину…
Медвежьи бои были излюбленным развлечением того времени. Пэрис-Гарден, расположенный, как и театры, за чертой города, славился лучшими представлениями по четвергам и воскресеньям. Королева Елизавета, действительно, отменила запрет парламента о травлях по воскресеньям, так как сама была рьяной поклонницей кровавых игрищ. А медведь Сэкерсон, надо заметить, упоминается в "Виндзорских насмешницах" Шекспира, он был чемпионом и любимцем толпы.
Полагаю, Уильям неспроста упоминает медведя в одной их своих пьес! ;))
Глава 12
Щеколда на двери, преграда достаточно хлипкая, чтобы кого-нибудь удержать, спрыгнула в два удара, и Шекспир, зыркнув по сторонам, ворвался в комнату.
– Роберт, что происходит? – спросил серьезно и только после того, как убедился, что в комнате никого постороннего нет.
– Н-ничего, – мотнула Соланж головой, – ничего страшного, в самом деле. – И натянула свое одеяло до шеи, укутавшись в него, словно в кокон. – Просто сон страшный приснился.
Уильям смерил ее недоверчивым взглядом.
– Просто сон? – повторил он. – И что же было в том сне?
– Медведь... В нем был медведь, тот самый из «ямы».
На самом деле из-за ворвавшегося в ее комнату Шекспира сон как-то враз улетучился из ее головы, все мысли заняла мысль: он поймет, кто она есть, если рассмотрит внимательней. Вон как глядит на нее!
Что вообще нашло на приятеля?
– Медведь, значит. – Он вдруг вздохнул и, подойдя ближе, сел на постель.
– Послушай, Роб... – начал он, осторожно подбирая слова. – Должен признаться, я знаю, почему этот медведь так сильно затронул тебя.