Поцелуй черной вдовы

Бергер Евгения Александровна

Соланж пожала плечами.

– Природный талант.

И даже не покривила душой: перевертыши, как она знала, никогда не страдали похмельем. Наверное, бересклет в их крови выжигал алкоголь... По крайней мере, так она думала.

– Тебе повезло.

Знал бы он, в самом деле, цену подобных везений, не стал бы завидовать...

– Поспешим, репетиция вот-вот начнется.

Они вышли на улицу под абсурдным названием Сент-Лоренс-Путни-Хилл, на которой и находился их покосившийся криво оштукатуренный домишко с унылым синим дельфином

над дверью, и направились по Шелл-стрит, маневрируя между куч мусора. Доугейт – район не из лучших, но именно потому и жилье здесь дешевое.

В самый раз для двух таких нищих, как она и Шекспир.

Правда, она на пять шиллингов все же богаче. И все благодаря Сайласу Гримму, завещавшему ей, так сказать, своего жеребца! Мысли о Гримме, как всегда и бывало, испортили ей настроение, но в театре, едва переступив порог «Глобуса», они окунулись в стремительный водоворот его жизни, и для грусти и мрачного настроения не осталось ни времени, ни сил.

– Эй, парень, иди сюда, слышишь? – окликнул Соланж женский голос, когда она, прячась за занавесом, наблюдала за репетицией.

Ей самой досталась крохотная роль в целых три слова, но ее это устраивало: ей вообще не стоило бы появляться на сцене перед множеством глаз, но она полагала, что отцу с Джеймсом никогда не придет в голову искать ее на подмостках. Она как-никак всегда была одиночкой, а актеры, как она видела это теперь, все равно что семья, сплоченная, не всегда друг ко другу лояльная, но семья. И причислять себя к ним было неловко, но неожиданно даже приятно...

– Да, мэм, вы меня звали? – Она не сразу догадалась, что кличут ее, еще не привыкла быть парнем, и женщина, верно, решила, что она притворялась глухой, лишь бы увильнуть от работы.

– Да уж звала, – недовольно отозвалась она. – Но кто-то не спешил отозваться.

– Я засмотрелся, мэм, никогда прежде не был в театре, – призналась Соланж, и женщина разом оттаяла.

– Да что там смотреть, – она махнула рукой, – кривляние, да и только. Идем помоги мне! – Поманила она ее за собой. – Бёрбеджу не понравится, коли станешь слоняться без дела. Слышала, ты хорошо управляешься с иглой и булавками, правда ли?

– Правда, мэм.

– Зови меня госпожой Люси. Я здесь главная по костюмам и гриму. Сможешь пришить кружева по подолу?

– Да, мэм.

– Отлично. Филдс снова подрал их каблуками, глупый мальчишка! Полагает, раз он звезда, театр обязан из раза в раз разоряться на кружева и прочие глупости для него. Вот смотри, – госпожа Люси ввела девушку в гримерку актера и указала на ряд платьев на вешалках, – это всё гардероб нашего мальчика... Следи, чтобы платья были в порядке. И будь осторожна: они стоят целое состояние, – наставительно сказала она. – Настоящие бархат, шелк и атлас. Костюмы – основное богатство любого театра.

После этого Соланж целый час нашивала кружева по подолу, в тусклом свете маленького окна делать это было непросто, и у нее заболели глаза. Потом госпожа Люси принесла

ей дублет и велела проверить, хорошо ли держатся пуговицы. Сотня маленьких, обшитых черным фетром пуговок, на жестком белом жаккарде смотрелась невероятно красиво, но пришивать их оказалось настоящим мучением... Она исколола пальцы до крови. А всего-то три пришлось перешить, чтобы не отодрались в следующий раз.

В конце концов, госпожа Люси сжалилась над старательным пареньком и позвала его в свою крохотную каморку, где заваленный кистями, губками и тюбиками белил стол представлялся настоящей алхимической лабораторией. Чуть отодвинув их в сторону, она поставила перед ней кружку чая и кусок рыбного пирога...

– Ешь вот, совсем ведь тростиночка. Того и гляди переломишься! – сказала она и принялась перемешивать что-то в маленькой плошке.

Соланж, на ходу позавтракавшая парочкой яблок, с благодарностью принялась за еду и, откусив огромный кусок, с полным ртом поинтересовалась:

– Что вы делаете, мэм?

Госпожа Люси зыркнула на нее быстрым взглядом и ответила, не отвлекаясь от дела:

– Перемешиваю квасцы и яичный белок. Это паста для кожи лица, – пояснила она на ее недоумевающее молчание. – Что-то вроде венецианских белил, но дешевле в разы.

Соланж знала, конечно, что старая королева замазывала морщины таким толстым слоем белил, что лицо ее больше походило на маску или лик призрака, чем на лицо живого человека. Но зачем этой моде подражают актеры, не понимала...

– А зачем актеры белят лицо? – спросила она. – Они забавные с этими лицами.

– Много ли ты понимаешь, глупый мальчишка? – беззлобно поддела ее собеседница. – Набеленные лица лучше видно в тусклом освещении сцены.

– Тогда стоит зажечь больше свечей.

– И спалить весь театр?! – Соланж охнула, получив назидательный подзатыльник. – Ишь прыткий какой. К тому же свечи тоже недешевы! Хочешь по миру нас пустить?

Потирая затылок, Соланж собрала с тарелки все крошки от пирога.

– Я просто не знал, – повинилась она. – Извините, госпожа Люси.

– То-то же, впредь будешь умнее. А теперь марш на сцену! Пора декорации ставить. Лишняя пара рук не помешает!

Поблагодарив за обед, Соланж побежала на сцену, где работники устанавливали разрисованные щиты и затягивали потолок черным сукном. Позже ей объяснили, что так делают, когда играют трагедию, во время комедии потолок затягивали голубым.

Вскоре со всех сторон только и слышалось: «Роб, подсоби!» или грубее «Тащи сюда свою тощую задницу, Роб, хватит пялиться по сторонам».

Соланж вовсе и не глазела: носилась белкой то к одному, то к другому и к трем часам, когда подняли флаг и в театр хлынули зрители, просто падала с ног от усталости. С Шекспиром и парочкой слов не смогла перекинуться за день, видела разве что, что он счастлив – театр, действительно, много для него значил, – и впервые на своей памяти радовалась счастью другого.