Поцелуй черной вдовы
Шрифт:
И, конечно, он видел ее обнаженной...
Каждый раз, как она вспоминала об этом, щеки вспыхивали огнем. Лучше бы она вовсе не знала об этом, но Уильям ее просветил…
– Ты проснулась? – Он сидел в комнате и писал. И подошел, стоило ей пошевелиться.
– Что со мной? – Она коснулась горевшего огнем бока и ощутила под пальцами рану.
– Тебя ранили, так сказал этот парень... Ты ведь знаешь его? – спросил Уилл с беспокойством, поглядев куда-то на пол.
Соланж посмотрела туда же и увидела Гримма, спящего на плаще в компании
– Да, это Гримм, – сказала она. – Мой старый... друг.
– Значит, он не солгал, это уже хорошо. – Кивнул молодой человек. – Хотя вел он себя вызывающе.
Соланж с трудом села и попросила воды. И только смочив пересохший язык, спросила, думая о другом:
– Это как же?
На самом деле она мучительно вспоминала, что было в лесу, и представляла, как здесь оказалась. Но ответ собеседника завладел ее безраздельным вниманием...
– Он принес тебя на рассвете, укутанной в плащ... совсем без одежды. Сказал, что вы... – Соланж замерла настороженно, пока говоривший хмыкал в кулак, – обращались где-то в лесу. И вас преследовали охотники за головами... Тебя ранили, а этот Кайл...
– Кайл? – переспросила Соланж.
– Ну да, этот парень, погнав меня прочь, омыл твою рану. Мне пришлось одолжить тебе вещи – твои так и остались в лесу.
Соланж приподняла одеяло, мучительно представляя, как Гримм одевает ее.
Окатило такой волной жара, что нечем стало дышать... Она залпом допила остатки воды и хрипло прокашлялась.
Чертов мерзавец!
И всполошилась мгновенно: он жив вообще? Вдруг...
– Он живой? – вопросила чуть слышно.
– Этот-то? – Молодой человек указал на мужчину. – А с чего бы ему умирать? – удивился он искренне. – Вроде не ранен. Вон какой... настоящий медведь.
Соланж улыбнулась бы, получись у нее позабыть о рассказанном другом. Так же тело будто окаменело, и губы не слушались... Одно дело, что тебя видел в чем мать родила посторонний мужчина, другое – он прикасался к ней, зная о ее даре.
Проклятье, к чему уж лукавить...
И все-таки он еще жив.
– Он был в перчатках?
– Что? – не понял Шекспир.
– Я говорю, он был в перчатках, когда меня... Ну...
– Нет, зачем бы ему?
Соланж в раздражении поднялась с постели и, зажимая рану рукой, опустилась перед Сайласом... или кто он еще на колени.
Прислушалась: дышит.
Сама удивилась тому облегчению, что испытала... Даже ноги ослабли. Захотелось усесться на пол и заплакать... Не из-за Сайласа, ясное дело, – из-за всего, что случилось за последние сутки. Особенно из-за Леса... Он был восхитительным. А она ничего об этом не знала... Долгие годы жила, не имея понятия, каково быть собой.
Быть лисицей.
Лисицей!
Вертким, пушистым зверьком, живущим в такт с пульсом природы.
Сердца Леса и этой лисицы сливались в одно...
Соланж все-таки ткнулась в ладони лицом, и слезы покатились
– Не подходи! – выдала так решительно, что он замер на месте.
И, кажется, даже обиделся...
Соланж вздохнула, поняв, что придется признаться.
– Ты не должен касаться меня, – предупредила она. – Это опасно.
– Да знаю я, точно так же сказал прошлой ночью громила, – он покосился на Сайласа. – Мол, не касайся ее ради собственной безопасности... Намекал, что набьет мне лицо? Так я не из пугливых. К тому же кто дал ему право указывать... Он твой... возлюбленный? – Соланж отрицательно покачала головой. – Тогда почему он...
– Я покажу. – Она поднялась и указала на мотылька, бьющегося в окно. – Сможешь поймать его?
Молодой человек сдвинул брови.
– Зачем?
– Это важно. Принеси мотылька! Только будь осторожнее, не убей его.
Явно в полном недоумении, полагая, что девушка просто над ним насмехается, Уильям все-таки изловил мотылька и принес его, осторожно удерживая за крылья.
– Прости, – прошептала Соланж и коснулась кончиком пальца трепещущего крыла.
В тот же миг мотылек перестал трепыхаться и бездыханным упал на ладонь.
Шекспир все еще недоумевающе посмотрел на Соланж, а та, спрятав руки за спину, поспешно заговорила:
– Это я убила его. Понимаешь теперь? Моя кожа смертельно опасна. Прикасаться ко мне – самоубийство! Вот почему я постоянно в перчатках. И никого не подпускаю к себе... Я как чума, только убиваю быстрее. Достаточно тронуть пальцем...
– Но... – Рот Шекспира открылся, чтобы что-то сказать, да так и остался открытым, хотя он не добавил ни слова.
И пока он стоял в полном оцепенении, Соланж подняла с пола сумку, с которой приехала в Лондон, и, покопавшись в ней, извлекла новую пару перчаток.
Натянула их на руки и сказала:
– Тебе лучше отправиться в «Глобус», не пропускать репетицию из-за меня. Скажи там, что я расхворалась, но постараюсь встать на ноги как можно быстрее... И это, – она замялась, сжав пальцы, – не говори никому. Я не хочу, чтобы люди боялись меня!
Тут Шекспир отмер.
– Я никому не скажу, – запальчиво кинул он. И запнулся: – Н-но как это вышло? Так было всегда?
– Проявилось, когда мне было тринадцать. От отца передалось, по словам матери...
– Я никогда прежде не слышал такого.
– И хорошо: я никому не желаю подобной судьбы, как моя.
Уилл продолжал усиленно думать о чем-то, кивнул, но весьма отстраненно. И вдруг произнес:
– А сэр Аллен... он это... он знал?
– Нет, конечно, – не стала обманывать парня Соланж. – В противном случае он бы не стал прикасаться ко мне...
– А он...
– Да, конечно. Но мне не жалко его! – добавила с вызовом. – Он сек меня плетью и заслужил свою смертью, жалкий боров.