Поцелуй черной вдовы
Шрифт:
Собеседник смутился, услышав эти слова: ясное дело, сэр Аллен в их маленьком Стратфорде был столпом общества, важным ее представителем. А она убила его...
– Э... я тогда отправлюсь в театр, и так уже опоздал, – промямлил Шекспир. – А ты выздоравливай. Я... Увидимся вечером.
– До свидания, Уилл.
Молодой человек не смотрел на нее, когда выходил, вполне может быть, что уже и не взглянет, как прежде. Что их дружбе конец! И мысль эта расстроила даже больше услышанного вчера от Сайласа Гримма.
В расстроенных чувствах
Он действительно мог ей помочь на дороге, теперь, в свете новых событий, девушка верила в это, но она стреляла в него и убежала...
А он поплатился за этой свободой.
И всем, что имел...
Почему?
Только лишь потому, что они перевертыши, в сердце которых живет один Лес, или дело в другом? Теперь, обратившись, эту общую связь, о которой лишь слышала краем уха, Соланж понимала яснее. Прочувствовала на собственном опыте, когда бегала с Гриммом по лесу...
Воспоминание оказалось приятным, и она улыбнулась.
Как он забавно схватил ее лапами и усадил себе на живот... Как утробно рычал, будто мурлыкал, и огромное тело медведя вибрировало под ней. Ей бы в жизнь не подумать, что он так умеет... Что Сайлас-Кайл-Гримм умеет дурачиться и быть нежным.
Совершенно не к месту всплыли слова болтушки Жюли: «Даже вы не можете не признать, что мистер Гримм приятный мужчина».
Соланж так и эдак разглядывала мужчину, спящего на полу, и скрепя сердце признала, что что-то в нем есть... Особенно, если он не язвит, а молчит, как сейчас.
В конце концов она задремала и проспала какое-то время, а проснувшись, почувствовала, что голодна. Гримм по-прежнему спал, и Соланж, впившись зубами в сочное яблоко, подхватила забытый Шекспиром исписанный лист.
Что увидишь, как проснешься,
Всей душой тем увлечешься.
Пусть любовь тебя гнетет:
Будь то волк, медведь, иль кот,
Иль с щетиной жесткой боров –
Для твоих влюбленных взоров
Станет он всего милей.
Как придет, проснись скорей! – прочитала она и посмотрела на Гримма.
– «Что увидишь, как проснешься...» – повторила она, отбрасывая лист. – Что у этого парня за глупости в голове? – возмутилась она, имея в виду написавшего эти строчки поэта.
Но рифмованные слова оказались навязчивыми, как мокрый лист, прилипший к подошве, и снова и снова крутились в ее голове до пробуждения Гримма. Она даже невольно на него рассердилась, словно он, а не Уилл, написал эти строки, чтобы ее изводить...
И потому начала их беседу с попреков.
И вообще не решилась спросить, что было ночью...
А Сайлас к тому же заговорил о необходимости отлучиться. И планами с ней не делился...
Может быть, потому ей и пришла в голову дерзкая мысль пойти за ним следом. Выяснить цель его назначения, проникнуть чуть глубже в патлатую голову...
Почему бы и нет?
Рана болела, но уже меньше по сравнению
С такими мыслями она и выскользнула из дома за Гриммом.
*Слова Оберона из пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь».
Глава 23
Она мешкала не больше минуты, а Гримм, стоило ей выскочить следом, уже заворачивал с их крохотной Сент-Лоренс-Путни-Хилл на главную улицу. Двигался вдоль лотков, с которых продавали еду и всякие сладости, и шел так быстро, что Соланж испугалась, что не нагонит его, потеряет из вида, но, к счастью, Гримм остановился купить пирожки с угрем и тем самым позволил нагнать себя, не привлекая внимания.
Соланж никогда ни за кем не шпионила прежде и теперь опасалась, что, приученный быть осторожным, Сайлас Гримм в два счета заметит ее, но нет, он ел на ходу и, казалось, больше не торопился. Не привлекая внимания стражников, он прошел до собора Святого Павла, обогнул его и направился вдоль реки... Шел недолго, и вскоре свернул в переулок между домами.
Соланж остановилась, прижавшись к стене и гадая, как быть, но все-таки крадучись направилась следом... Выглянула из-за угла и увидела Гримма, спускавшегося к реке. Скользнула следом, надеясь, что плеск воды у самого берега заглушит звук ее торопливых шагов...
И вздрогнула, вдруг услышав из темноты:
– И что ты здесь делаешь, шпионишь за мной?
Мужчина стоял у стены, почти слившись с ней, неразличимый и этим отчего-то пугающий, будто истинный хищник, притаившийся в темном углу, чтобы напасть на добычу.
Но ведь она не добыча? Или отчасти все же?..
– Что, если и так? – Соланж с вызовом вскинула подбородок.
Пугаясь, она всегда делалась дерзкой, тем более в присутствии этого человека.
– Значит, по-прежнему не доверяешь? – он отозвался ответным вопросом. И голос его звучал странно: то ли разочарованно, то ли донельзя утомленно – Соланж стало не по себе. Захотелось обхватить плечи руками и защититься...
Но от чего?
Неужели от неуместной неловкости и... жалости к Гримму?
Жалеть мужчину – последнее дело, к хорошему не приведет, по крайней мере, для такой женщины, как она. Мама всегда ее наставляла: «Не смей жалеть никого, и мужчин в первую очередь. Они, во-первых, и сами не пожалеют тебя, а, во-вторых, это шаг в темную бездну... Поверь, ты не хочешь в нее угодить!» Только с годами Соланж поняла, что «бездной» метафорически именовалась любовь.
– Слепое доверие не в моем характере, Гримм, – сказала она. – Мог бы уже уяснить за годы работы на Сильвиана Дюбуа, моего отца.