Поцелуй перед смертью
Шрифт:
Она неохотно повернулась.
— А что это за идея? — медленно произнесла она. — Что-то вроде изобретения?
— Нет. Я не могу тебе сказать, — с сожалением ответил он. — Я еще не продумал ее до конца. Извини…
Она вздохнула и вытерла руки о полотенце.
— А до следующего года она не подождет? Пока ты не окончишь университет?
— В следующем году будет уже поздно, мама.
Она повесила полотенце.
— Жаль, что ты не можешь мне сказать.
— Извини, мама, мне тоже жаль. Но тут очень трудно объяснить.
Она зашла ему за спину и положила руки на плечи. Постояла минуту, глядя на озабоченное лицо, которое он повернул к ней.
— Что ж, — сказала она, нажимая ему на плечи. — Будем надеяться, что это хорошая идея.
Он
Часть третья
МАРИОН
Глава 1
Когда Марион Кингшип закончила Колумбийский университет (учебное заведение, предъявляющее к студентам строгие требования, в отличие от делающего упор на развлечениях Колдвелла, который выбрала Эллен), отец мимоходом сказал про это главе агентства, которое рекламировало продукцию «Кингшип коппер», и тот предложил ей должность составителя рекламных текстов. Однако Марион отказалась, хотя ей очень хотелось заниматься именно этим. В конце концов она нашла работу секретарши в небольшом агентстве, где имя Кингшипов значилось на фурнитуре для ванны и туалета и где ей обещали, что в не очень отдаленном будущем ей позволят сочинять тексты для мелких заказчиков, если только эта дополнительная нагрузка не будет мешать ей выполнять обязанности секретарши.
Когда через год Дороти, как и следовало ожидать, последовала по стопам Эллен, соблазнившись веселой студенческой жизнью и поцелуями на скамейках, Марион оказалась наедине с отцом в восьмикомнатной квартире. Они напоминали собой два металлических шарика с противоположным зарядом, которые никогда не соприкасаются друг с другом. И тогда, невзирая на очевидное, хотя и не выраженное на словах неодобрение отца, Марион решила поселиться отдельно от него.
Марион сняла двухкомнатную квартиру на верхнем этаже особняка, перестроенного в доходный дом, и тщательно продумала обстановку нового жилища. Поскольку новые две комнаты были меньше тех, что она занимала в доме отца, она не смогла забрать с собой все вещи и выбрала те, что сочла наиболее достойными. Она говорила себе, что выбирает вещи, которые ей больше нравятся, которые представляют для нее наибольшую ценность, — и это было правдой. Но, развешивая картины и расставляя по полкам книги, она как бы смотрела на квартиру не только своими глазами, но и глазами гостя, который когда-нибудь там появится, гостя, о котором ей пока не было известно ничего, кроме его пола. Каждая вещь что-то значила, как-то характеризовала ее самое: и мебель, и лампы, и пепельницы (современные, но не сверхмодерновые), и репродукция ее любимой картины («Мой Египет» Чарльза Демута — не вполне реалистичное полотно с акцентированными и обогащенными глазами художника планами), пластинки (немного джаза, а также Стравинского и Бартока, но в основном задумчивые мелодии Грига, Брамса и Рахманинова) и книги, особенно книги, по которым лучше всего можно судить о личности хозяина квартиры (романы, пьесы, биографии и путешествия, стихи, тщательно подобранные, чтобы дать представление о ее вкусах). Все это, по сути дела, было чем-то вроде ужатого до минимума объявления в газете «Ищу прислугу». Эгоцентризм, которым оно было проникнуто, был не того типа, который встречается у забалованных детей, а, наоборот, у детей, лишенных ласки и любви. Если бы она была художницей, она написала бы автопортрет; вместо этого она обставила две комнаты предметами, которые какой-то неведомый гость когда-нибудь узнает и поймет. И, поняв, оценит все ее способности и желания, которые она в себе сознавала, но не могла выразить словами.
На неделе у Марион случалось два события: по средам она обедала с отцом, а по субботам устраивала дома генеральную уборку. В первом случае она руководствовалась чувством долга, во втором — природной склонностью. Она натирала воском деревянные части мебели, полировала хрусталь, протирала тряпкой безделушки и ставила их на раз и навсегда закрепленное за ними место.
У
Когда Дороти покончила с собой, Марион на две недели вернулась к отцу. А когда была убита Эллен, она прожила с ним месяц. Они по-прежнему походили на заряженные металлические шарики, которые не могли приблизиться друг к другу. В конце месяца с непривычной для него робостью отец предложил ей вернуться к нему в дом насовсем. На это она согласиться не могла — не могла отказаться от квартиры, в которую вложила слишком много собственной личности. Но после этого она стала обедать с отцом три раза в неделю вместо одного.
По субботам она делала уборку, а раз в месяц открывала все книги, чтобы их обложки не заскорузли в одном положении.
Однажды субботним сентябрьским утром у Марион зазвонил телефон. Марион, стоявшая на коленях и полировавшая нижнюю сторону кофейного столика, сделанного из толстого стекла, замерла. Она поглядела на тряпку через голубоватое стекло, надеясь, что это ошибка, что кто-то неправильно набрал номер и потом, поняв это, повесит трубку. Но звонок раздался вновь. Марион неохотно встала, все еще держа в руках тряпку, и подошла к журнальному столику.
— Алло, — бесцветным голосом произнесла она.
— Алло, — раздался незнакомый мужской голос. — С кем я говорю — мисс Марион Кингшип?
— Да.
— Вы меня не знаете. Я был… я был другом Эллен. — Марион стало не по себе — наверняка какой-нибудь красавец и трепач… Но за душой у таких людей ничего нет, и Марион они не по вкусу. Чувство неловкости прошло. — Меня зовут Бертон Корлисс… Берт Корлисс.
— Ах да. Эллен мне про вас говорила… («Я его так люблю, — а он любит меня». И хотя Марион была рада за сестру, почему-то пребывала в дурном настроении весь оставшийся вечер.)
— Мне бы хотелось с вами встретиться, — сказал он. — У меня осталась ее книга — она дала мне ее почитать перед тем… как уехала в Блю-Ривер, и я подумал, что вам, может быть, захочется ее иметь.
«Наверно, какой-нибудь бестселлер», — подумала Марион, потом решила, что нельзя так пренебрежительно относиться к умершей сестре, и сказала:
— Да, мне очень хотелось бы ее иметь, очень.
Минуту трубка молчала.
— Если хотите, я ее вам сейчас занесу, — сказал он. — Я тут неподалеку.
— Нет, — торопливо сказала Марион, — я скоро ухожу.
— Тогда завтра…
— Завтра меня тоже не будет дома. — Она поежилась, стыдясь своей лжи, стыдясь нежелания пустить его к себе в квартиру. Может быть, он вполне симпатичный человек. И он любил Эллен, и Эллен умерла, и он не поленился позвонить ей насчет этой книги и предложить ее принести. — Можно где-нибудь встретиться во второй половине дня, — предложила Марион.
— Вот и отлично, — сказал он.
— Я буду в районе Пятой авеню.
— Тогда давайте встретимся, скажем, напротив Рокфеллер-центра — у статуи Атланта, поддерживающего на своих руках мир.
— Хорошо.
— В три часа?
— Хорошо, в три часа. Большое спасибо за звонок. Это очень любезно с вашей стороны.
— Не стоит благодарности, — сказал он. — До свидания, Марион. — Он добавил после паузы: — Мне как-то неловко называть вас мисс Кингшип. Эллен столько мне о вас рассказывала.
— Пожалуйста, называйте как хотите… — Ей опять стало неловко. — До свидания… — сказала она, не зная, как ей называть его — Берт или мистер Корлисс.