Поцелуй Валькирии - 3. Раскрытие Тайн

Астромерия

– Но ведь это же… Валькирия должна соблюдать правила! Иначе какая же это валькирия? – недоумевала я. Анна рассмеялась.

– Не все так думают, - отсмеявшись, пояснила мне она. – Про это правило, по меньшей мере.

– Вы говорите, что Негласное правило на вашей памяти почти никто не соблюдал… Почти… - я облизнула вмиг пересохшие губы. – Кто-то все-таки это сделал, так?

– Одна валькирия, это произошло много лет назад. Ее звали, - она взглянула мне в глаза. – Анна. Ей было ровно столько же лет, как тебе сейчас, но тогда она считалась достаточно зрелой дамой. Ей дано было право полюбить самой, - я не сводила взгляда с ее глаз, где-то далеко в глубине которых засветилась боль воспоминаний и сожаления о чем-то. – У нее был прекрасный муж, и они любили друг друга. Но шла война валькирий и Хранителей, страшнее, чем нынешняя… И однажды

сестра Анна получила приказ защищать ребенка, мальчика, семи лет. Он был волшебником, и ему суждено было войти в число тех, кто поможет восстанавливать пошатнувшееся мироздание. Хранители же хотели убить его, пока он был еще маленький… И однажды ночью они нашли Анну и ее подопечного. Их было девять, они любят это число. Анна защищала мальчика, но сил ей едва ли хватало. И тогда Годрик пришел на помощь жене… Они одержали победу, сбежать удалось лишь двоим Хранителям из девяти, но сестра Анна не успела обрадоваться. Она увидела, чего стоила эта победа, чем она кончилась… Мальчик был мертв, а Годрик, раненный, истекал кровью… Одного взгляда хватало, чтобы понять, что ему не жить… - она внезапно закрыла лицо руками и какое-то время молчала. Наконец, отняв руки от холодного лица, продолжила, казалось бы, спустя вечность. – Она хотела было поцеловать мужа, как обычно в таких случаях и бывает. Но тут взгляд ее упал на мальчика, чья жизнь не успела толком даже начаться. Она вдруг представила, как отчаянно кричит мать, потерявшая сына, как потерянно смотрит на тело его отец, какую боль испытают те, кому дорог этот ребенок, в то время, как она будет наслаждаться счастьем своей семьи. Вина сжала сердце… Годрик, вероятно, проследил за направлением моего взгляда, - по всей видимости она, погрузившись в страшные воспоминания, забыла о форме повествования и начала рассказывать уже от самой себя, выплескивая эмоции в свои слова. Преобладающей из них была боль. – Он собрал все силы и улыбнулся мне. И сказал, что не осудит любое мое решение. Это были его последние слова… Думаю, - она посмотрела на меня. Слез на ее глазах не было, но белки ощутимо покраснели. – Не стоит уточнять, кого именно я поцеловала. И хотя мне было страшно больно и сердце рвалось на части, и хотя ушла часть меня самой, вместе с ним, когда я увидела счастье в глазах родителей мальчика, я поняла, что сделала правильный выбор. И знаешь, - задумчиво произнесла Анна. – Даже до того, как я стала той, кем стала, у меня не было чувства вины перед ним… Уважение к его смелости, благодарность за то, что он пришел на помощь и успел, сожаление о том, что наше счастье было недолгим, но вины нет.

– Можно спросить?
– я просто не знала, что ей ответить. За ее образом всегда стояло нечто ледяное, лишенное эмоций. Но сейчас на меня смотрела обычная женщина, потерявшая любимого человека, пусть и бесконечно давно. И по опущенным плечам и опухшим векам я понимала, что в этот момент она была настоящей, искренней… В какой-то мере все-таки человеком…

– Конечно, милая, - она слабо улыбнулась мне, натягивая на лицо маску непроницаемости. Но я теперь понимала, что это все-таки маска. Что какие-то эмоции ей все же присущи…

– Если вдруг… - я не сумела договорить, что именно «вдруг». – В случае выбора… Я же смогу подумать перед этим? – мне было страшно при одной мысли о том, что я попаду в такую ситуацию… Но если это было суждено, этого нельзя было изменить. Мне оставалось только молиться, чтобы это были не Северус, Гарри или отец. И уж тем более не два из них троих. Такой выбор я бы просто не осилила… Сердце разорвалось бы раньше…

– Конечно. Но помни, что чем дольше ты решаешь, тем больше от них уходит надежда вернуться. Воскресить можно…

– Лишь пока душа не отошла в мир иной, я помню, - кивнула я.

– Так вот. Раздумывая слишком долго, ты рискуешь выбор сделать, и Поцелуй потратить, но никого не вернуть. Ты отдашь свою жизненную силу, но ничего не получишь взамен. Такое случается пару-тройку раз в столетие. Думают слишком долго, увы…

– Спасибо за то, что уделили мне так много времени, - я встала и поклонилась привычным движением. – И да… Мне очень жаль, что у вас с Годриком… Я понимаю, это прозвучит глупо, но я искренне соболезную… - благодарная улыбка послужила мне ответом. И уже когда я почти зашла в коридоры дворца, вслед мне раздалось:

– Помни, если предстанешь перед выбором, что бы ты ни решила, никто тебя не осудит. Но я надеюсь, я искренне надеюсь, что тебе не придется это пережить,

Кэтти…

– Я тоже, - буркнула я себе под нос, направляясь обратно к Совету. Мне, успокоившейся, уже не хотелось причинять им вред даже в виде снятия с должностей. Они должны были мне что-то сказать и я давала им такую возможность. При одной мысли о том, что это может быть, сердце сжималось. Анна объяснила мне причину лжи, подтверждая слова Майкла, но значение ужаса Совета не открыла… И когда я предстала перед Советом, сердце рухнуло вниз. Сестра Франческа подошла ко мне, мягко коснулась плеча. По скорбному выражению их лиц я поняла, что услышу что-то очень страшное.

– Крестница Тезла-Экалы, любой, с уверенностью почти полной - ее преемница, - прошептала Франческа. – Это делается для того, чтобы Тезле проще было наблюдать за ребенком. И чтобы установить своего рода духовное родство. Нам очень жаль, Кэтрин… - ничего из дальнейших речей Совета я не слышала. В мозгу билась только одна фраза. Короткая, простая и в этой простоте страшная. «Преемница Тезла-Экалы». Что она значит, объяснять было не нужно…

Едва ли не впервые в жизни у меня случилась настоящая истерика. Перед глазами вновь встало лицо мертвого Северуса, так часто снившееся мне в кошмарах. Десять валькирий пытались меня успокоить, но стоило мне прекратить рыдать и закрыть глаза, как страшная картина вновь вставала перед ними… Рваная рана на шее, кровь, заострившееся лицо. Лицо человека, которого я по-настоящему любила, человека, которого я сама выбрала для себя… Именно тогда, в зале для совещаний, в окружении Совета, с бесконечным сочувствием пытавшегося меня успокоить, я произнесла страшные для валькирии слова. Слова, на которые, как мне позже сказала Анна, я имела такое же право, как моя мама. «Я ненавижу этот чертов дар»… И именно тогда я получила ответ, врезавшийся в память даже в состоянии аффекта.

– Нужно иметь сильную волю, чтобы жить с даром, который ты ненавидишь. Но сила воли нужна, и чтобы отказаться от того, что любишь больше жизни… Если ты и впрямь ненавидишь свой дар, Кэтрин, я тебе завидую… - что было для меня еще поразительнее, слова эти принадлежали Гертруде, всегда бывшей валькирией суровой и строгой… Именно эта фраза меня успокоила достаточно хотя бы для того, чтобы я сумела добраться до какой-то из спален и, проглотив неимоверное количество какого-то успокоительного отвара, уснуть. Точнее отключиться…

***

Я вернулась домой через трое суток после того, как его покинула. Ребята с Майклом перекочевали в какой-то заброшенный поселок и остановились на окраине. Мне все трое, включая уже переставшего дуться ифрита, обрадовались несказанно. А вот у меня способность радоваться, как я думала, отшиблась напрочь. Всего лишь один процент шанса. Один процент на то, что я его не потеряю…

Я вызвалась дежурить полные сутки, так как спать без снотворного еще не могла – кошмары стали страшнее и ярче. Все те же, все о том же. Проводила Майкла, которому рассказала в беседе наедине об услышанной страшной новости. Следующие полчаса я рыдала, уткнувшись ему в плечо, а «кузен» пытался меня приободрить. Но это оказалось бесполезно… Рыдать я перестала, но вот страшная тяжесть и боль на душе никуда не пропали.

И уже отправив ребят спать, я стиснула ненавистный крестраж в руке, проклиная Беллатрису и всех остальных за то, что отнимают у нас и без того, скорее всего, короткое счастье быть вместе. В памяти вспыхнуло то, с чего вся эта история началась. Летние каникулы перед шестым курсом…

В тот день папа ушел на работу очень рано, я еще спала. И когда спустилась на кухню готовить завтрак, одна из ваз в холле была безнадежно разбита. Папа был с ними всегда очень аккуратен, Римуса вообще не было и возвращался он с очередного поиска работы дня через три только, Снейп тоже не ассоциировался у меня с человеком, разбившим бы антикварную вазу в чужом доме. Оставался только один вариант – Гарри…

Папа запрещал мне колдовать дома и в его отсутствие применять способности валькирии. Но я представила, что ждет братишку вечером, когда отец увидит остатки вазы, пожалела его и начала петь… Когда к вазе присоединился последний осколочек и следы раскола исчезли, в дом через заднюю дверь зашел Гарри. И в ужасе уставился на меня.

– Кэт, - прошептал он. – Дядя Том ее уже с утра видел, сказал, что ты вечером при нем починишь, прочитал нотацию и лишил десерта. Тебе влетит…

– Почему не предупредил?! – я вместе с вазой в руках так и села на пол. Гарри виновато посмотрел на вазу.