Почему исповедуются короли

Проктор Кэндис

Голос Александри прерывался от слез.

– Если кровь тех детей на моих руках, то и на ваших тоже.

– Верно. Вся разница между вами и мной состоит в том, что я никогда этого не отрицал.

Она смотрела на него, и смерть, неотделимая от воспоминаний о той давней португальской весне, стояла в комнате рядом с ними.

Себастьян сказал:

– Пол Гибсон – мой друг. Я не позволю вам его уничтожить.

– Уничтожить его? – Звонкий смех прозвучал напряженно. – А что, во имя Господа, я, по-вашему, собираюсь с ним сделать? Вырвать сердце и забрать душу?

–

Сколько мужей и любовников у вас уже было, а? И сколько из них до сих пор живы?

Ответа не последовало, но лицо Александри вдруг осунулось и глаза потемнели от какого-то сильнейшего чувства, природу которого Себастьян не сумел определить.

Он водрузил шляпу на голову и повернулся к двери.

И уже собирался закрыть ее за собой, когда француженка стремительно шагнула к нему: одна рука сжимает край грязного передника, другая – отводит назад волосы, упавшие на лоб.

– Четверо. У меня было четверо мужчин. Двое возлюбленных и двое мужей. И вы правы: все они мертвы. Все они, кроме последнего, были убиты англичанами. – Это «англичанами» она почти выплюнула.

– А что случилось с последним? – спросил Себастьян. – Что случилось с капитаном Майлзом Соважем?

Но тут она захлопнула дверь перед его носом.

ГЛАВА 40

Когда Себастьян добрался до входа в маленький каменный флигель на задворках, Гибсон стоял у стола в центре помещения с руками по локоть в крови.

Тело полковника Андре Фуше, голое и выпотрошенное, лежало лицом вверх на каменной столешнице. Кошмарные дыры на месте глаз выглядели еще отвратительней в ярком свете фонаря, который Гибсон зажег сумрачным утром.

– А, вот и ты, – сказал хирург, откладывая скальпель, и взял тряпку, чтобы вытереть руки. – Хочу тебе кое-что показать. Ну-ка, помоги мне его перевернуть.

Совместными усилиями они перевалили то, что осталось от француза, и показалась его длинная узкая спина. Между лопатками виднелось фиолетовое отверстие.

– Значит, его закололи, – выдохнул Себастьян.

– Именно. Причем кинжалом. И вот что примечательно: судя по углу входа лезвия, я бы поставил на то, что человек, нанесший этот удар, не правша. Заметь, я могу ошибаться. Не исключено, что убийца просто бил как-то сбоку. Но все же вероятней всего, ты ищешь левшу. Эх, жаль, что тело Пельтана не пробыло у меня достаточно долго, чтобы посмотреть, а не прикончили ли его таким же ударом.

– Человек, который пытался убить меня – уже дважды, – точно левша. – Себастьян рассматривал недавно зарубцевавшийся шрам, тянущийся по всей длине правой руки полковника. – Кажется несправедливым, что Фуше удалось пережить разгром Наполеона в России только для того, чтоб его пырнули ножом в спину в Лондоне.

– Ирония судьбы. Можно поспорить, он не считал здешнее задание опасным. – Гибсон сделал паузу. – Не знаешь, у него есть семья?

Себастьян покачал головой.

– Я никогда не спрашивал.

Вместе они снова перевернули труп, и Себастьян невольно отвел взгляд от изувеченного лица.

– Что можешь сказать о его глазах?

–

Думаю, тот, кто воткнул кинжал ему в спину, тем же кинжалом вырезал глаза. Очень грубая работа.

– Как и сердце Пельтана. – Расставленными большим и указательным пальцами Себастьян провел от своих бровей по глазам до подбородка.

– Есть идеи, почему его убили? – спросил Гибсон.

– Идей-то много. Проблема в том, чтобы выяснить, какая из них правильная. Его могли убить из желания сорвать мирные переговоры. А может, потому что он знал, что случилось с Пельтаном.

Гибсон снова вытер руки и потянулся за скальпелем.

– Я с ним еще не закончил, но удивлюсь, если выяснится что-то новенькое.

Себастьян начал поворачиваться к двери, но вдруг остановился, чтобы сказать:

– Я только что беседовал с Алекси Соваж.

– И? – буркнул Гибсон, не поднимая глаз.

– Она призналась, что мальчик при леди Питер на самом деле ей не брат, а сын. От Дамиона Пельтана. Ты знал?

Гибсон мотнул головой.

– Нет.

– Со слов Алекси, ей рассказали о ребенке по секрету и она считала для себя долгом чести хранить тайну леди Питер. Но я думаю, что этим не исчерпываются все секреты, которые она от нас скрывает.

– Она очень напугана.

Француженка не показалась Себастьяну напуганной, но он сказал лишь:

– Надеюсь, ты соображаешь, что делаешь.

Гибсон поднял голову от работы, зеленые глаза сверкнули.

– Что, черт подери, это должно означать?

– Ты знаешь.

Без единого слова Гибсон снова опустил голову. На его впалых щеках вспыхнули красные пятна, порожденные то ли гневом, то ли смущением.

ГЛАВА 41

Большую часть утра Геро провела в конторе газеты «Таймс» за беседой с Джоном Уолтером, редактором, который занимался ее серией статей о рабочей бедноте Лондона. Она передала ему свой последний очерк, посвященный городским кирпичникам. А затем спросила с напускной небрежностью, не слышал ли он часом о португальском монастыре под названием Санта-Ирия.

Уолтер с необычно мрачным видом уставился на нее и, несколько раз моргнув, пробормотал:

– Да, конечно. А что вас интересует?

– Хочу узнать, что там произошло в 1810 году.

Поднявшись с рабочего места, он подошел к грязноватому окну, выходящему на затопленную туманом улицу, пальцы одной руки теребили цепочку от часов.

– Это некрасивая история, – предупредил редактор.

– Пожалуйста, расскажите.

И он рассказал.

* * * * * * * *

Вернувшись домой на Брук-стрит, Геро нашла Девлина на задней террасе. Он стоял спиной к особняку, оглядывая окутанный дымкой по-зимнему пожухлый сад, простирающийся до конюшен. Судя по пальто с пелеринами, он только что оттуда пришел. Но напряженный наклон его головы каким-то непостижимым образом напомнил Геро о тех ночах, когда она просыпалась задолго до рассвета и обнаруживала, что мужа терзают сны о давних и дальних событиях, которых он не в силах забыть.