Почему ты меня не хочешь?
Шрифт:
– Боюсь, что делаешь, – довольно улыбаюсь я.
– Нет!
– Да. Я знаю, потому что сама видела.
– Черт возьми, – хитро говорит Руперт. – Я-то думал, что это у меня страшная рожа. По крайней мере, я не выгляжу так, словно только что обосрался.
– Да пошел ты, Руперт, – злится Доминик.
– Не думаю, что у меня хватит смелости снова заняться с кем-нибудь сексом. – Руперт пытается повторить гримасу, которую я ему только что показала. – Разве можно, если знаешь, какая при этом получается харя?
Ну, значит, мы квиты.
13
Я очень стараюсь вписаться в этот детский сад. Честное слово. Но, поверьте, это нелегко. Первый, на кого натыкаешься взглядом, едва успев снять пальто, – коротконогий, пузатый Икабод, который приветствует тебя словами “я обкакался”, и отвисающая тяжелая ноша меж его штанин не оставляет в этом сомнений. Вдруг замечаешь, что у Икабода нет губ – только узкая щель посередине лица, как у рыбы, и от этого открытия мурашки по коже ползут. Потом, не успев даже выразить свое отвращение, ты понимаешь, что менять обкаканные штаны Ики придется именно тебе, поскольку все остальные как раз в этот момент оказываются заняты очень важными делами – смотрят, как закипает чайник, разглядывают книжки и перекладывают карандаши из одной кучки в другую.
Сегодня Кейт, мамочки Икабода, здесь нет – у нее в городе какое-то дело; наверное, пересаживает волосы на верхнюю губу или еще что-нибудь в этом роде. Очень скоро становится очевидно, что не только у меня, как тут говорят, трудности сИкабодом. Например,
Джулия, мать тройняшек Кастора, Полидевка и Гектора, по-моему, вообще его боится. Что вполне естественно – малыш Ики кусается, пинается, щипается и наступает детям на руки. Мало того, это чудовище еще и слюни пускает. Я знаю, что все дети в этом возрасте пускают слюни, но у Ики полный рот зубов, так отчего же он до сих пор истекает слюнями, как бульдог?
– Как думаешь, он нормальный? – спрашиваю я Эмму, мать Рэйнбоу, когда мы раскладываем с ней пластилин. Сегодня пластилин весь черный, хотя Хэллоуин уже прошел. – Нет, правда. И почему у нас сегодня такой черный пластилин?
– Чтобы чернокожим ребятам не было обидно.
– Но в саду нетчернокожих детей, – смеюсь я. Честное слово, тут как в дурдоме. – А если бы и были, уж точно обиделись бы. Такого цвета бывают только вороны, а не люди.
Эмма пожимает плечами, хотя я вижу, что на ее губах мелькнула тень улыбки.
– Да брось, Эмма. Согласись, что он ужасный ребенок.
– Он просто немного трудный ребенок, – нервно улыбается она, явно не слишком уверенная в справедливости своих слов.
– Так, я выкидываю это дерьмо. Это не пластилин. Я на прошлой неделе приносила зеленый, он, наверное, где-нибудь в шкафу. Достану лучше его. Чтобы не обидеть тех из нас, кто с Марса. Знаешь, тех невидимых зеленых человечков, что играют в углу с невидимыми негритятами и маленькой девочкой в инвалидной коляске.
– Ты просто хулиганка, – качает
– Только посмотри на него, – шепчу я, почувствовав молчаливую поддержку и забыв о всех своих благих намерениях.
Икабод, вцепившись в юбку Сюзанны (матери Манго), повис на ней и раскачивается в воздухе. Сюзанна аккуратно отгоняет его, но он опять ковыляет к ней и снова виснет на юбке. В любую секунду юбка может порваться – Икабод не худенький мальчик.
– Он же просто монстр.
– Стелла! – шипит Эмма с упреком.
– Но ведь это так. Это правда, Эмма.
– Да, он трудный, – шепотом признает Эмма, – но одаренные дети часто бывают трудными.
– Ты думаешь, он одаренный? – От удивления я невольно повышаю голос. – Икабод? В чем? Я вообще сомневаюсь, что он здоров на голову. Если так, то я беру свои слова обратно. Боже.
– Кейт говорит, что он очень талантливый ребенок. – Эмма убирает в пакет черный пластилин и помогает мне разложить зеленый. – Она никак не может подобрать ему достойную школу. Они все время ходят на собеседования, но безрезультатно.
– Неудивительно. И в чем это он якобы такой талантливый?
– Кейт говорит, что у него талант к музыке и рисованию. И еще, она водила его к психологу, и там сказали, что он так мало говорит, потому что постоянно погружен в интеллектуальные размышления.
– Да что ты говоришь.
– Да. – Эмма выдает сдавленный смешок, и мы обе поворачиваемся к стене, где висят рисунки Икабода. Два чудовищно измазанных темной краской листа бумаги. Даже в каракулях Хани уже можно угадать признаки человеческого лица.
– Так, значит, она водила его к врачу?
– Ну конечно. У нее муж – врач.
– И с мальчиком все в порядке?
– Абсолютно.
– То есть он просто засранец по натуре.
– Да, – не задумываясь отвечает Эмма.
– Вот видишь?
Эмма виновато улыбается и оглядывается. Тут же к нам подскакивает Марджори:
– Стелла, можно вас на пару слов?
– Послушайте, – начинаю я, как только мы входим в мини-кухню, – я прошу прощения за прошлый раз. Мне не следовало говорить с вами в таком тоне и сомневаться в вашей профессиональной пригодности. У меня не было на это права.
Марджори сегодня в голубой футболке, и на ней явно нет бюстгальтера, что очень опрометчиво, учитывая, какими шикарными объемами она обладает.
– На всех нас давит груз, – произносит она с понимающим видом.
– Простите?
– Груз прошлого. Он есть у всех.
– Вероятно, да.
Марджори кивает, зачерпывает мутный кофейный напиток из ячменя и цикория и разливает его по кружкам.
– Я вас немного напугала, – говорит она. – Вы чувствуете угрозу с моей стороны.
– Я бы не сказала, – возражаю я, но потом решаю не продолжать. Зачем? Даже от общения с дождевым червем было бы больше пользы.
– Да, – настаивает Марджори тоном великодушного и умудренного опытом человека. – Ведь совершенно очевидно, что у вас большие трудности с методикой воспитания детей. Поэтому вы так яро осуждаете всех остальных, у кого это получается лучше.