Почетные арийки
Шрифт:
— Кузина, вы были просто великолепны! По-моему, все смотрели только на вас!
— О, а я и не знала, что вы родственницы, — оживилась герцогиня Бизачча, предвкушая нежданное развлечение.
— Придет время, и вы все узнаете, дорогая, — прервала ее Сюзанна. — Пойдемте же в бальный зал — слышите, играет оркестр?
Компания удалилась, не удостоив Марию-Луизу ни словом, ни взглядом. Оставшись в одиночестве посреди такого веселого собрания, она, краснея, вернулась к мужу, которого обнаружила возле буфета — он все еще разговаривал с мадам Розенбаум. От стыда за себя, она разозлилась и на мужа, неспособного избавиться от нежелательной компании.
— Идемте, мой друг, нам пора.
— Ну что вы, Мария-Луиза, бал же только начался! Вам нездоровится? — встревожился он.
— Я очень устала. Пожалуйста, давайте уедем. Я не
Не дожидаясь согласия мужа, Мария-Луиза прошла через комнату и вышла в сад. Ей был нужен свежий, чистый воздух.
Вернувшись домой, Луи погрузился в чтение газеты, в то время как Мария-Луиза в своей комнате раздраженно стирала один за другим следы сорванного праздника. Она не могла не задаваться вопросом, какое впечатление производит на окружающих. Стоило ли вообще играть в игру тех, кто осуждает, высмеивает, обобщает, критикует или просто-напросто заблуждается?
Стоя перед туалетным столиком, она внимательно себя рассматривала — лицо, волосы, глаза, нос, грудь, бедра. Кто она? У нее возникло чувство, что она сама себе чужая. В этом мире для нее не находилось места, и, несмотря на мнимые проявления радушия, ей никто не был по-настоящему рад. Мария-Луиза разрывалась между несколькими «я», которые, похоже, было невозможно объединить. Она позаимствовала стиль одежды, вкусы и манеру речи из чужого мира. Это было подражание — и она оказалась отличной ученицей. Но она видела, что этого недостаточно и никогда не будет достаточно. Ей удалось заключить этот вожделенный брак. Она примерила личину католической аристократки, но оказалась не способна насладиться престижем и авторитетом, которые обыкновенно сопутствовали этому статусу. Ей хотелось затеряться на заднем плане, раствориться в этом океане притворства. Общество превратило ее в лицемерку, разодетую марионетку в комедии, которая разыгрывается каждый день. В ней укоренилось невыносимое чувство, что другие чем-то выше ее. По сравнению с окружающими она чувствовала себя скучной, невзрачной, ничтожной. У них было то, чего не было у нее, то, что она тщетно пыталась обрести, — уверенность, своего рода право на существование, данное рождением. Жизнь ее унизила, поэтому ею руководила одна мысль, один инстинкт — вырваться из этого унизительного положения. Она готова была отдать все, лишь бы избавиться от стыда за то, что она не такая, как все. За то, что она еврейка.
В том театре, где спектакль разыгрывает сама жизнь, лучшие места всегда занимают самые худшие люди. Все те, кто с рождения оказался на вершине, всегда будут видеть в ней выскочку. В их глазах она оставалась незваной гостьей, с несмываемым родовым пятном. Ее присутствие воспринималось как нечто предосудительное, будто она бросала вызов общественным устоям одним своим существованием. Когда она входила в салоны частных особняков, ее окружало ледяное молчание. «Деньги их не меняют», — шептались люди — достаточно громко, чтобы она услышала. Не в глаза, нет, — только шепот, сплетни за спиной и улыбки, в которых читалась угроза. Пряча лица за веерами, богатые вдовы напускали на себя оскорбленный вид. Их возмущало еврейское бесстыдство. Все указывало на то, что она оставалась для них семиткой, хоть и принявшей христианство. Той, что заняла место их сестры или кузины без гроша в кармане. Это было оскорблением их звания и сословия.
Я отыскал несколько гравюр и газетных вырезок, посвященных балу у Шабрилланов, — сегодня великолепие этого вечера трудно себе представить. Глядя на эти выцветшие изображения, я вспомнил фотографию из детства. Фотографию, украденную у седой старушки, в которую превратилась Мария-Луиза. Теперь я знал о ней немного больше, но личность той женщины, что стояла рядом с ней, мне еще предстояло выяснить. Я знал лишь имя: Анни. Но кто она? Не сестра, не кузина. Как узнать, где была сделана эта фотография?
В результате предпринятых поисков я все-таки сумел обнаружить, что за таинственное место послужило фоном для этой старой фотографии. В 1906 году баронесса де Ланглад купила замок в Кютсе, маленькой деревушке на границе департамента Уазы. Это поместье XVII века, состоящее из главного здания с двумя флигелями по бокам, покрытое сланцем и окруженное рвом, сразу же очаровало Люси. Во время Первой мировой войны здание стало вспомогательным военным госпиталем и было
Представляю, как морозной зимой 1919 года она шла к развалинам, где остались лишь почерневшие от огня стены. В большой гостиной — осколки обрушившейся люстры. Над камином — большое позолоченное зеркало, расплавившееся в пожаре. В углу — остов обугленного дивана. Что же делать? Пройдет много времени, прежде чем можно будет получить компенсацию за нанесенный войной ущерб. Восстановительные работы займут годы. Где взять силы, чтобы стереть следы этих бесчинств и привести все в порядок? В тряской машине на обратном пути в Париж Люси и Пьер приняли решение. Они восстановят замок, чего бы это им ни стоило. Сложная задача, но они справятся. К поместью вернется былое великолепие.
Часть III
Конец эпохи невинности
Париж, 1920 год. В один из сентябрьских дней Люси и Мария-Луиза обедали на террасе ресторана «Ле Пре Кателан» в самом сердце Булонского леса. Здесь ничего не изменилось со времен их детства, когда они играли в обруч под бдительным присмотром гувернантки. Вокруг в тени больших зонтов расположилась элегантная публика. Погода на исходе лета была довольно переменчивой, однако накануне дожди наконец прекратились, и появилась возможность немного развеяться. Верховая прогулка по лесным тропинкам принесла им немало приятных впечатлений. Среди водопадов, прудов и ручьев они вновь обрели прежнее единение. Неспокойные времена остались позади, возникло ощущение нормальности. Можно было возвращаться к обычной жизни. Сестры благодарили судьбу за то, что им не довелось пережить смерть любимого человека, однако не могли остаться равнодушными, то тут, то там встречая молодых людей, чье будущее было принесено в жертву. Вид изуродованных, безногих калек вызывал у них содрогание. Они делали все, что было в их силах, для восстановления страны: неустанно трудились по линии комитета Красного Креста департамента Уазы, организовывали доставку товаров первой необходимости для нуждавшихся. Их самоотдача была достойна подражания. Стали ли они от этого лучше выглядеть в глазах окружающих? Увы, их продолжали преследовать насмешки, такие как ядовитое замечание герцогини Эдме де Ларошфуко, которое часто повторяли в парижских салонах: «Евреи показали себя с хорошей стороны. Ничего удивительного, ведь это была война на истощение противника, а уж ростовщики что-то в этом понимают». Сестры боялись, что и до них дойдет очередь быть осмеянными и униженными, как произошло с Сесилией Блюменталь, новой герцогиней Монморанси, — после брака с Талейраном-Перигором ее стали называть «герцогиней Монморанталь».
Мария-Луиза поинтересовалась у сестры, как продвигается восстановление замка Кютс. К сожалению, там еще даже не возвели строительные леса. Начало работ то и дело откладывалось из-за постоянных споров между экспертами и страховщиками, которые никак не могли договориться о стоимости реставрации. Даже самым большим оптимистам было отчего приуныть: почти все предстояло отстраивать заново. Люси, однако, не собиралась отказываться от грандиозных празднеств, прославивших поместье до войны. Озвучив Марии-Луизе список приглашенных на день открытия охоты, Люси подняла взгляд на сестру:
— Маршал Петен тоже приглашен. Пьер на этом настаивал. Он часто заходит к нам с тех пор, как обосновался в Компьене. Не вижу причин это менять.
Уже несколько недель весь Париж только и говорил о женитьбе этого немолодого высокопоставленного офицера на разведенной сорокадвухлетней женщине.
— Значит, они оба будут там? — с любопытством спросила Мария-Луиза.
— Конечно, Мализа, ведь она его жена! Маршала столько лет обвиняли в непостоянстве, так стоит ли упрекать его в том, что он наконец упорядочил свою личную жизнь, — продолжала Люси. — Подумать только, они любят друг друга уже больше двадцати лет. Насколько мне известно, тогда родители девушки отказались выдать ее замуж за будущего маршала.