Почти цивилизованный Восток
Шрифт:
– Или передумали?
Дорогая свекровь поджала губы, Августа же подумала было изобразить обморок, откинувшись на кресло, но потом дошло до болезной, что вряд ли кто на него внимание обратит. И надулась.
– Как я могу бросить тебя в ситуации столь неоднозначной?
– Легко! – ответила я с надеждой. И пальцем в Августу указала. – Ей вон свежий воздух нужен. А то вся сбледнула.
– Что? – на щеках Августы проступили пятна.
– И похуднула.
Свекровь закатила очи. Я тоже поглядела на потолок. Потолки в доме были высокими и со всякими там
– Сама ты… похуднула, - огрызнулась Августа, не выдержав-таки.
– И это тоже, - я похлопала по животу. – С такими завтраками и вовсе сгинуть недолго. Или это вы нарочно решили меня голодом уморить?
– Леди пристала умеренность в еде, - заметила свекровь, разглядывая овсянку как-то так… без особой, скажем, любви.
– Так то ж леди, - возразила я.
– Действительно…
И опять стало тихо. Настолько, что слышно было, как гудит где-то там, под расписным потолком, муха. Как ни странно, но это гудение несколько примиряло меня с действительностью. Вот вроде ж оно и цивилизация, и дом роскошный, а нате вам, мухи никуда не девались.
– Я взяла на себя смелость пригласить модистку, - свекровь все же ткнула в кашу ложкой. – И куафера. И еще кое-кого… все-таки тебя надо приводить в порядок, прежде чем показывать людям.
– Я в порядке.
– Несомненно, - она чуть склонила голову. – Но… видишь ли, милая, у нас разные представления о том, что есть порядок.
Ну да, слыхала.
– Мама! – выдохнула Августа.
– Да, дорогая? Тебе тоже не помешает несколько… освежить облик.
– Я в трауре!
– Несомненно. Но это еще не повод вовсе отказываться от маленьких радостей жизни.
Августа молча поднялась.
А я… впервые, пожалуй, мне стало её жаль. Пусть Змееныш был редкой скотиной, пусть она знала, что он вытворяет. Но ведь она любила. И продолжала любить. А теперь вот…
– Вернись, - жестко сказала свекровь.
Но Августа будто не услышала.
А я… я почему-то чувствовала себя виноватой, хотя, конечно, я-то как раз ни в чем не виновата.
– Что ж… - свекровь тоже стала. – Не буду утомлять тебя своим присутствием…
– Погодите, - спрашивать её вот совершенно не хотелось, но ведь больше некого. Чарли… хрен его знает, когда он вернется. Но ведь и братец мой сгинул куда-то. И матушка. А это было совсем не нормально. – Мне никто не писал?
– А есть кому? – свекровь подняла бровь.
А я… я почувствовала ложь.
Вот ведь… свекровище!
– И вправду, - я тоже встала. Овсянку не то, чтобы не люблю, скорее уж не люблю именно эту, безвкусную, полужидкую и отравленную добрым ко мне отношением. – Кому… ничего. Думаю, я вполне сама справлюсь.
– С чем?
– Со всем, - рявкнула я, чувствуя, что еще немного и полыхну. А ведь Чарли учителя обещал. И… и что все будет хорошо.
Вот и верь после этого.
На кухне я оказалась спустя четверть часа, и Марта молча поставила передо мной огромную тарелку. Бекон.
– Спасибо, - сказала я вполне искренне.
И за чай.
Нормальный. Который темный до черноты и горький. Леди такой не пьют? А вот Марта вполне, пусть даже, подозреваю, не ставя хозяйку в известность. И это тоже грело душу.
Нет, я не злая, просто…
– Письма, - поинтересовалась я, вытирая растекшийся желток куском хлеба. – Ко мне должны были приходить письма.
– Я в дом не поднимаюсь, - буркнула Марта, но глянула с сочувствием.
Стало быть…
– Кто? – я спросила мягко.
Она же вздохнула и, отерев полотенцем крупные мягкие руки, опустилась на скамью.
– Ешь, девонька… ты, я вижу, из простых…
Я промычала что-то невнятное.
– Так что тут надолго не задержишься. Хозяйка крепко недовольная, - Марта покачала головой и губы поджала. Чем-то неуловимо походила она на Мамашу Мо, то ли этою вот неторопливостью, то ли запахами кухни, что напрочь пропитали и одежду её, и волосы, и саму кожу. То ли еще чем. – Господин-то в прежние времена с матушкою не спорил. Да и чего ему? У него свои дела, мужские. А у нее, стало быть, свои, но женские.
Я кивнула.
– Она-то, сказывают, уже и сговорилась с кем-то про женитьбу.
Слушать было неприятно.
– Думала, небось, что слезу уронит, хозяин матушку пожалеет и женится. Особенно, когда младшенькая этакое-то выкинула, да… а он взял да сбег. Кто бы мог подумать…
Она снова замолчала и губой задвигала, будто жует чего.
Мамаша Мо и жевала. Табак.
Принести, может?
– А возвернулся уже и вот… наши сказывают, что она-то о том объявления давать не велела.
– Какое объявление?
– А как водится-то. В прежние времена люди что? Шли к жрецу, а тот уж в храме, стало быть, на службе имена и объявлял. Мол, такой-то и этакая собираются пожениться. И, стало быть, коль кто ведает, отчего неможно им жениться, то пускай скажет. И так месяц.
Я кивнула.
Знаю. У нас не то, чтобы также, но случалось.
– У людей простых и ныне так. Оно же ж правильно. Пред людями сказано, и никто не может попрекнуть, что не слышамши. А вот у благородных иначей. Они в газету, стало быть, объявление шлют. Вон, про дочку свою она послала, что, мол, замуж та вышла, хотя ж никто-то не верил, что и вправду вышла. Но вид сделали. Как же ж. Род древний. Славный. И старого хозяина помнят еще, да… теперь-то, может, и правильно. Вернись она безмужняя и с животом, что было бы?
– Что? – спросила я.
А ведь и вправду интересно же!
– А ничего хорошего, - отрезала Марта. – Только о другом я… господин, стало быть, велел известие послать. В газету. Чтоб напечатали про свадьбу. Про то, что женился он на девице… уж запамятовала, как там тебя.
Ничего.
Это нормально. Я просто кивнула.
– И когда б оно так было, тогда б велено было б дом готовить. Понимаешь?
– Нет, - честно ответила я.
Ничего не понимаю. Куда готовить? И для чего?