Почти непридуманные истории для взрослых
Шрифт:
Я стал готовиться к нему полгода назад, но посерьезному – последний месяц. Готовиться – в смысле ждать, считать дни и часы. Занятие это бессмысленное, особенно когда есть другие дела. Но в моем случае подсчет дней – самое что ни на есть главное дело. А еще планы, целый список: кому позвонить, куда съездить, кого навестить.
Первым в списке – секс. С женой. Десять лет без женщины. Десять. Все мне предлагали подкатить к Тамаре, которая на нашем этаже сутки через трое дежурит, она вроде не отказывала никому, но я никак не мог, у нее усы! Часто представлял жену абсолютно голой. Будто она ходит по дому так, готовит на кухне, садится мне на колени, пока я ем. Или будто
Когда остался день, даже об этом я уже думать совсем не мог – в таком был нервном состоянии, в хорошем смысле этого слова. Я обходил друзей, прощался, дополнял свой список адресами. С некоторыми, думаю, мы скоро встретимся на свободе. Господи, не верю сам себе, не верю, что выхожу…
Подписав все необходимые бумаги, собрав сумку и получив свои вещи, я вышел за ворота тюрьмы. Деньги у меня есть, жена привезла на прошлой неделе, но на такси ехать не хочется. Мне нужно прогуляться, кажется, я могу идти пешком целый день. Хочется кричать от радости, но почему-то иду молча, может, за десять лет разучился выражать эмоции. По Выборгской улице дошел до Ленинградского шоссе и направился в сторону центра. Сплошной поток машин, пробки, грязь под ногами, запахи города, выхлопных газов и чего-то химического будоражили меня. Я шел, улыбался и думал о том, какие же счастливые все эти люди, что стоят в пробках и проклинают все на свете. Сами они этого не знают, а я – знаю.
На «Войковской» я нырнул в метро. Как же за десять лет изменились лица! Что было не так, сразу и не понять. И все сидят и стоят, уткнувшись в телефоны. Странно. Я чувствовал себя как потерявшийся во времени ребенок. На Тверской зашел в «Макдоналдс», захотелось гамбургера с колой. Ел, смакуя каждый кусочек, каждую крошку. Рядом сидел мужчина лет пятидесяти и смотрел в телефон. Ненадолго оторвавшись от экрана, он спросил:
– Ты из тюрьмы, что ли, вышел?
Спрашивать такое у незнакомого человека по меньшей мере неприлично, но он был прав.
– А заметно?
Мужчина ничего не ответил. Он подвинул ко мне свой неначатый обед и направился к выходу.
Я шел по бульвару к своему дому в Столовом переулке и представлял, как обниму Наташу, как выбежит мне навстречу Анечка, которой одиннадцать, как мы будем стоять, обнявшись, и плакать по времени, которое у нас отобрали. Последний раз мы виделись с Наташей два месяца назад. Казалось, она чем-то обеспокоена.
Наташа
Мне так страшно… Вы себе не представляете, как мне страшно. И стыдно. Хожу к нему, передачи передаю. В церкви свечи ставлю за его здоровье. А потом дома, уставшая, падаю в объятия его лучшего друга, с которым мы уже восемь лет вместе.
Когда Сережу посадили, я думала, что не выживу – с малышкой на руках, без работы, одна в чужом городе. Сначала хотела уехать к матери в Новосибирск, но Сережины родители отговорили, мол, пропадет он без тебя, ты нужна ему. Передачи кто будет носить? Со временем я научилась жить без мужа, работать пошла, дочку в ясли устроила. Сережкин друг Антон помогал нам. А однажды под Новый год пришел с елкой, Анечка выбежала к нему и закричала: «Папа елку плинес! Улаа!» Так Антон и остался у нас. Новый год вместе отметили, потом старый Новый год, потом на 23 февраля я ему купила одеколон, а он на 8 Марта мне мимозу принес и колечко. Летом мы в Анапу все вместе ездили… Много раз обсуждали с ним, как сказать Сереже, что мы вместе. Антон не мог, это его друг детства, ну как ему рассказать о предательстве?
А
А я так и не смогла ему признаться про нас с Антоном. Его все щадили и оберегали: и мы с Антоном, и его родители, а друзей, кроме нас, у него не осталось. Вот пишу сейчас это непонятно зачем, и мне так невыносимо страшно от того, что он позвонит не сегодня-завтра в дверь, а я не смогу броситься ему на шею и не наберусь мужества рассказать правду.
Антон намеренно уехал на неделю в командировку, хотя знал, что мне нужна его поддержка. Не нахожу себе места. Не сплю вторые сутки.
Владимир Васильевич
Десять лет я ждал этого дня! Десять гребаных лет провел в ненависти, сейчас это высшая точка накала всех моих чувств. И десять лет я представлял себе в подробностях каждое мгновение, оттачивал детали, проговаривал про себя и вслух наш диалог, смаковал сам момент встречи и ее конечный результат.
И вот он на свободе, убийца моего сына. Мой ТТ в боевой готовности. Хватит и для него пули, и для меня. Зачем мне жить? Кому нужна такая жизнь? Но первый – он. Бог ему судья, говорит мне мать. Какой такой бог?! Нет никакого бога. И я теперь ему судья. Сегодня он ответит за смерть моего единственного и любимого сына. И никто меня не осудит за это. Потому что я сумасшедший. Нет таких родителей, которые, потеряв своих детей, не сошли бы с ума.
Сережа
Две минуты отдышаться и – в подъезд. В нашем окне горит свет, хотя только три часа дня. Ноябрь, низкое небо затянуто облаками, на улице будто вечер. Значит, Наташа дома. Набираю код, захожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж, стою перед дверью, не решаясь открыть своим ключом или позвонить. А дальше происходит вот что: дверь нашей квартиры открывается, на пороге стоит жена, звучит выстрел, она хватается за плечо и оседает на пол. Все происходит как на замедленной съемке в плохом кино. Оборачиваюсь и вижу: на ступеньках стоит в шоке невысокий мужик лет шестидесяти, руки опущены, в правой пистолет. Я подхватываю жену и отношу ее в комнату. Она в сознании, говорит, что жжет плечо. На бледно-голубой кофте расплывается алое пятно.
– Скорую вызвать?
Она спускает рукав, и мы понимаем, что пуля лишь задела мягкие ткани.
– Я в порядке, попробую найти зеленку и бинты. Вызови милицию!
– Сейчас! – говорю ей, сам выбегаю на лестницу.
Мужик сидит на ступеньках, закрыв голову руками, пистолет валяется перед ним. Он не реагирует ни на мой крик, ни на меня. Замечаю, что он плачет. Я поднимаю со ступенек пистолет:
– За что?! Зачем ты в нее стрелял?
Мужик смотрит на меня по-детски, как нашкодивший ребенок.