Почти непридуманные истории для взрослых
Шрифт:
– Отдай пистолет, второй выстрел для меня.
Я понимаю, что нужно вызвать скорую жене и что-то сделать с этим придурком, но не звать же его домой до выяснения обстоятельств! Он – преступник, но какой-то странный, не сопротивляется и не собирается убегать. Дед приподнимается со ступенек:
– Я в тебя стрелял! За Витальку, за сына моего, которого ты убил 10 лет назад.
– Не убивал я твоего сына! По одной причине мне пришлось взять вину на себя.
– Тогда кто его убил?
– Этого человека больше нет в живых, он погиб год спустя после вашего сына в автокатастрофе. Сел пьяный за руль…
– Зачем он убил Виталика, зачем он убил моего сына?
– Ты действительно хочешь знать все подробности? – спросил я.
Дед
Я не стал вызывать милицию. Смысла в этом не было никакого.
Наташа
То, что сегодня произошло, можно назвать моим выздоровлением, как бы странно это ни звучало. Словно гора упала с плеч в прямом и переносном смысле. Когда этот безумный мужик выстрелил в меня, я подумала, что он меня убил и это к лучшему, потому что не придется рассказывать ничего Сереже. Но ранение, к счастью, оказалось несерьезным.
После того, как я промыла рану и наложила повязку, мы сели на кухне и выпили коньяку. Молча. Потом еще. И еще. И я рассказала ему про Антона, что восемь лет с ним живу. А он говорит:
– Я знаю об этом, но почему-то себе выдумал, что если мы с тобой встретимся, ты попрощаешься с Антоном. Мне нужна была в тюрьме иллюзия, что ты все еще со мной, иначе у меня не было бы повода жить дальше.
А потом он собрался и ушел. Мы договорились встречаться.
Владимир Васильевич
Десять гребаных лет коту под хвост – сгорать от ненависти к человеку, который не убивал моего сына! Все верно, так мне и надо. Узнать правду о сыне своем и его настоящем убийце – что может быть худшим наказанием? Стрелять в одного невиновного и попасть в другого, тем более в женщину, может только выживший из ума человек. Я самый глупый и самый несчастный старик в мире.
С этими мыслями я наконец-то вышел из этого злосчастного подъезда в Столовом переулке. На улице меня догнал Сергей.
– Вы это… не вините себя… Всех можно понять и простить, забыть только сложно.
– Да, да, – кивал я, – жизнь моя кончена. Финал. И если бы я тебя убил, а потом себя, было бы гораздо проще, чем сейчас, когда я промахнулся и узнал правду.
– Так вот ваш пистолет. Чего уж там, можете попробовать со второго дубля. Мне тоже незачем жить. Понимаете, я сидел за чужое преступление, потому что покрыл человека, который когда-то спас мою любимую жену. Я не мог поступить иначе. И все эти десять лет я ждал, когда мы сможем быть вместе. Иллюзии для выживания… А теперь их нет. В моем доме живет жена с моим близким другом и дочь, которая называет его папой. Кто я? А я призрак: ни жилья, ни близких, ни семьи… Стреляй, дед. А потом – в себя. Только не промахнись в этот раз. Ну же! Стреляй!
Я поднял сумку Сергея и сказал:
– Не выйдет. У меня остался один патрон. Пошли. Я недалеко живу, на Гоголевском, пешком дойдем.
Сережа
Странный получился день.
Убийца-неудачник дед предложил мне пожить у него, раз мне некуда идти.
Мы шли переулками, он расспрашивал меня про тюрьму. Я рассказывал только смешное, про усатую охранницу Тамару, про то, как мы играли в карты на одежду и еду. Дед хохотал, останавливаясь отдышаться. Оказавшись на воле после стольких лет, мне самому эти истории казались выдуманными и очень смешными. Наверное, и этот день когда-то я буду вспоминать как веселое приключение.
Архангел
Первой иконой, которую мне разрешили писать, была «Архангел Михаил».
Так положено. Пишут сначала архангелов, Михаила или Гавриила. Я хотел сразу Богородицу или святого Георгия, он красивый, на белом коне. Ну, Михаил так Михаил. Прорись выбрал рублевскую, образ там самый благородный, строгий и нежный одновременно. Когда я стал ходить на иконопись, мои друзья отнеслись к этому с недоверием:
– Ты?! Иконопись?! Да не смеши! Ты даже в церковь особо не ходишь. А тебя благословили? А у тебя есть на это право? А ты постишься, когда пишешь?
Я не первый и не последний, к кому пристают с такими вопросами, поэтому на первом занятии в школе нам всё это и разъяснили. Икона – это Библия в цвете, и мы ее изучаем. Иконопись – это учение об образе Бога в человеке. Есть ли у меня право знакомиться с Библией? Есть. Когда начинают давить, есть ли право этим заниматься, отвечайте вопросом на вопрос: а есть ли у тебя право быть матерью? отцом? Доски для иконописи нужны особые. Самые дорогие – кипарисовые. У нас в школе липовые и березовые с дубовыми шпонками. С лицевой стороны на доске углубление, называемое ковчегом. А по всей поверхности, на которой пишут, – левкас. На доску наклеивают паволоку и наносят особый белый грунт из мела, замешанного на рыбьем или заячьем жиру, с добавлением льняного масла. Целое дело, я вам скажу, пробовал, но получилось так себе, левкас высох, потрескался. Поверхность доски была неровная и непригодная для письма. Поэтому тут есть специалист – левкасчик. Краски в иконописи тоже особые. Это природные минералы, глина и даже насекомые, растертые в порошок, которые разбавляются коктейлем из белого вина с желтком. Для тонких слоев добавляется вода, для прописывания контуров – нет.
Сначала образ переводится на доску. Потом специальным шилом, которое называется графьей, процарапываются контуры, циркулем обозначается нимб. Икона очень символична, каждый этап написания непременно с чем-то связан. Графья или начертание образа связаны с волей человека. Глина для нимба связана с материальной природой человека. Мы знаем, что первый человек Адам был сотворен из глины. В переводе с хибру «адам», «адом», «адама» – красный, земля или глина – однокоренные слова.
Нимб заливается жидкой глиной с клеем, когда высыхает, шкурится наждачной бумагой. А затем кладется листовое золото минимум 23 карата методом дыхания. Продвинутые иконописцы дышат на глину с молитвой. Это тоже символичный момент. Так после сотворения Адама из глины Бог вдохнул в него дух свой. Золото относится к уму, а глина к сердцу. Нимб обводится красной линией, это венчик, альфа и начало пути. Дальше начинается работа с красками. Зеленым пигментом, называемым «санкирь», заполняются лик и руки. Самое приятное занятие – раскрыш, или раскрытие иконы, когда заполняется цветом одежда и фон, движения кисточкой – круговые. Символика связана с первой ступенью создания мира – хаосом. Краски используются грубые, яркие. Но постепенно икона от темных красок переходит к светлым и чистым тонам, от тьмы к свету. Дальше на иконе создаются пробела, на одежде, на лике. После каждого пробела идет плавь. Я могу рассказывать об этом бесконечно, наверное, потому, что мне нравится такой волшебный и мистический процесс, как постепенно, слой за слоем на доске появляется образ.
Самый последний этап написания иконы это покрытие олифой. Первый раз весь процесс занял у меня три месяца. Я был горд собой, что у меня получилась красивая икона. Ехал домой со своим персональным Михаилом Архангелом и улыбался всю дорогу. Дома уже приготовил ему стену, куда повесить, но вспомнил учителя, который говорил, что иконы лучше ставить на полку. Высвободил от книг полку над диваном, протер от пыли. Все готово. Наверное, такие же чувства испытывает женщина, когда у нее рождается дитя. У меня нет детей, а вот чувство, что родился ребенок, – есть. Михаил.