Под чертой (сборник)
Шрифт:
В феврале 1917 года в России мирным путем произошло изменение матрицы, смена парадигмы, перезагрузка системы, когда из патримониальной автократии, каковой она пребывала около 400 лет, страна превратилась в либеральную демократическую республику. А это изменение, эта смена, эта перезагрузка и называется социальной революцией – подобно тому, как в науке переход от ньютоновской физики к эйнштейновой называется революцией научной. Та же смена парадигмы восприятия и парадигмы развития.
Я сейчас не хочу обсуждать, почему провалился Февраль и почему большевистская контрреволюция привела страну вновь к патримониальной автократии, только в куда более худшей форме. Для канала «Совершенно секретно»
Но взгляд на Февраль и Октябрь как на великую революцию и на заговор разделяют даже столь несхожие люди, как Александр Солженицын и гарвардский славист Ричард Пайпс (его «Россия при старом режиме» – кстати, только что переизданная – а также трехтомник «Русская революция» должны быть для мыслящих россиян обязательным чтением).
Революция – это смена парадигмы. Социальная революция – это смена социальной парадигмы, то есть системы социальных отношений. Поэтому революция может быть весьма кровавой (как Великая французская), но может быть и почти бескровной (как буржуазная нидерландская). Большинство революций в Восточной Европе 1990-х годов были бескровными, хотя в Югославии и Румынии (там, где контрреволюция особенно сопротивлялась) были кровавыми.
Зато по-настоящему кровавы контрреволюции, потому что только насилием можно сдержать то, что исторически приходит в движение. Кровавыми бывают даже научные контрреволюции: вспомним судьбу Бруно или Вернадского!
Внушаемый сейчас страх революции на самом деле скрывает желание не менять ничего в социальной жизни, в жизни нашего государства, которое остается патримониальной автократией, то есть тем общественным устройством, когда всем, что в стране есть (включая собственность, жизни, свободы, движимость и недвижимость) распоряжается верховный владыка. Он может называться «царь», «император», «генеральный секретарь», «президент» или, как сейчас – «премьер-министр». Почему Владимир Путин посадил в 2003-м Ходорковского? – да потому, что посчитал, что тот угрожает царскому трону. Почему отдал в 2004-м несколько российских островов Китаю? – да потому что такова была его воля, а свои резоны самодержец не обязан объяснять. Автократическая система при определенных условиях (когда есть что продавать за границу) вполне работоспособна, но у нее есть, к сожалению, несколько врожденных недостатков.
Первое – она закрепляет отсталость страны от стран либеральной демократии, то есть от Запада. Мы обречены вечно быть даже не вторыми, а во второй группе стран – и хорошо, если не в третьей. За 500 лет автократии России никогда не была передовой страной мира, в лучшем случае – догоняющей передовые.
Далее – автократия мультиплицирует все недостатки человека на троне. Очень хорошо, что Путин не антисемит и не гомофоб, а всего лишь «конкретный пацан с конкретными понятиями» (возможно, выросший из пацана в пахана, а возможно, лишь играющий эту роль на потребу тех, кто привык уважать паханов), но не всегда же такое везение.
Третье – она превращает людей в рабов, шестерок, причем вне зависимости от высоты социального статуса. Видели, как губернаторы, депутаты, министры прогибаются перед Путиным? А можете себе представить, чтобы Шварценеггер так гнулся перед Обамой?
Четвертое – она игнорирует проблемы общества, если они не совпадают с проблемами царя (вот почему при Путине у нас в стране нет ни автобанов, ни зарезервированных за резидентами парковочных мест под окнами; вот почему при Путине мы во многом утратили три преимущества советской власти: бесплатную медицину, бесплатное образование и успешную космическую программу).
Говорить, что стране сегодня не нужна революция – это
Хотите жить в такой стране вечно? Желаете детям и внукам?
Если да, тогда продолжайте бояться революции.
А по-моему, сейчас как раз тот момент, когда можно выйти из нашей колеи и построить свою жизнь на других принципах. И бояться нужно не революции, а то, что в результате всех потрясений мы сохраним всю ту же систему, то есть заменим одного царя на другого. Или оставим прежнего царя, который давно судит о происходящем за окном по докладам администрации или сводкам ФАПСИ, – то есть по тому, что в угоду ему подготовлено его рабами.
Я не хочу жить в стране, основанной на самодержавии.
Во всяком случае, в стране, держащейся на страхах, разговор о которых я намерен продолжить.
2012
25. Страхи поклонной горы. Фобия развала страны//
О том, что размер страны не всегда равен ее значению
Второй муж моей тещи Юрь Василич допустить не мог, что от великой страны, где он живет, отвалится хоть крошка. Ельцину он в вину ставил, что «японские подлодки у наших Курил так и шмыгают, так и шмыгают». Причем между Японией и НАТО для него разницы не было – как и между Калининградом и Владивостоком. При этом сам он, кроме Ленинградской области, нигде не был, сидел на инвалидности (которой во многому способствовала его вполне русская болезнь), а жил за счет тещи. Но поскольку он допустить не мог, что баба главнее, то прислонялся к стране, как к опоре.
Многие так опираются.
Александром Тереховым на эту тему (про сделку с империей ради личного бессмертия) написан блестящий роман «Каменный мост»; рекомендую.
Я, в отличие от Юрь Василича, по России поездил.
Добирался до Петропавловска и Владивостока. Через месяц буду в Калининграде. Но полагаю, и там то же, что всюду: где нет людей – красиво, а где есть – разбитые дороги, свалки посреди лесов-полей, в городах – страшненькие пятиэтажки, мелкая россыпь по недогляду выжившей дореволюционной застройки, воткнутые посреди этого добра новые наглые железобетонные домины; торговые центры и новодельные церкви. И всюду – грязь. И худо даже не оттого, что грязно, а что всюду одинаково грязно. И одинаково скучно. Исключений так мало, что я их знаю всего три: Суздаль, Питер, отчасти Москва. На действительно огромную по территории страну.
Хотя не уверен, что великую.
Статус великого – это результат сравнения, соотнесения. Если же, скажем, современный пятимиллионный Петербург соотнести с пятимиллионной Финляндией, то обнаружится, что питерский бюджет на 2012 год (13 миллиардов долларов) в пять раз меньше финского бюджета. Про дороги, экологию, школьное образование (финское – лучшее в Евросоюзе), продолжительность и качество жизни лучше промолчать. Можно, конечно, кичиться великим прошлым – но, руку на сердце, у Финляндии или у России сегодня великое настоящее? А ведь были финны сто лет назад – российская провинция, карельские избы с топкой по-черному, «ливки-ливки», чухна, сельский темный, дикий народ.