Под кодовым названием «Эдельвейс»
Шрифт:
— Знаешь, Костя, какая досада — вай! — разжаловали тебя из гауптманов и лишили медали… Кошмар! А потом повысили в звании и дали другую награду… Теперь ты догнал меня — тоже майор и перегнал — имеешь орден Красной Звезды…
— Анзор, я так рад видеть тебя…
— Ну вот — рад… А врач говорит: «Не переутомлять больного». «Зачем переутомлять, — это я говорю, — я же ему бодрящие специи несу». А он — ко мне в сумку. «Это — бодрящие?» — кричит и достает две бутылки кахетинского. «Да, генацвале.
Калина слабым голосом спросил:
— Как же он сумел обыскать тебя?
— Сам удивляюсь. Я его грозно спрашиваю: «Давно этим занимаетесь?» А он мне дерзко: «Чем?» «Грабежом раненых», — объясняю вежливо. Что тут началось, что тут началось — кошмар! Как он зашумит на меня: «А я вот сейчас вашему генералу позвоню!» Ну, известно, я сразу перепугался насмерть. Дрожу перед ним. Что делать, что делать? И тут меня осенило — нашел гениальный выход. «Зачем звонить, дорогой? — говорю. — Я пошутил, понимаешь? Ха — ха — ха, понимаешь? Завтра праздник, понимаешь? Бери вино, пей до дна за Победу, живи сто лет, дорогой…»
Рассказывая, Анзор упорно копался в сумке. Неожиданно в палате запахло чем–то вкусным и очень аппетитным, для Калины давно забытым. Он поднял глаза на Анзора и увидел его с двумя низками шашлыков на длинных, словно шпагах, шампурах.
— Ах, ах! — восторженно приговаривал Анзор. — Какой аромат! Сказка!.. Видишь — закуску принес… Чего разглядываешь? Кушай, дорогой, на здоровье. Спецзаказ исключительно для тебя! Есть здесь у меня один такой знакомый, Ахмед, живого барашка на голом камне достанет!..
— Ой, Анзор, ты неисправим.
— А ты не волнуйся — моим должником будешь! Когда приеду к тебе, варениками с вишнями угостишь.
— Ну, Анзор!
— Сам знаю. Все Анзор да Анзор… Кошмар! Генерал тебе привет передает, обнимает, целует и даже веселые анекдоты рассказывает… И все заочно, все через меня. Анзор туда, Анзор сюда… И вообще, как тебя здесь лечат? Плохо лечат! А все почему? А все потому, что радио молчит. Почему выключили? Радио сегодня для каждого раненого бойца — лучший исцелитель!
Он включил репродуктор, и в палате раздался уравновешенный, немного глуховатый, со специфическим грузинским акцентом голос, который ровно и спокойно отчеканивал, как и всегда, точные, доходчивые и выверенные слова:
— Я думаю, никакая другая страна и никакая другая армия не могли бы выдержать подобное нашествие озверелых банд немецко — фашистских разбойников и их сателлитов. Только наша Советская страна и только наша Красная Армия способны выдержать такое нашествие. И не только выдержать, а победить его.
«Это выступает Сталин!»
Костю Калину охватило предчувствие близкой, выстраданной и потому неминуемой победы. Он хотел спросить
— Смирно! Равнение на генерала!
Поймав удивленный взгляд Калины, заговорщицки пояснил:
— Я его по шагам узнаю.
И действительно, раскрылись двери, в палату вошел генерал Роговцев. За ним врач — тщедушный старичок с воинственно торчащими седыми усами.
— Так и есть! — сказал Роговцев. — Пронес контрабанду!
Врач грозно пошевелил усами и басовито проговорил:
— Вино у меня в тумбочке. Заберите!
— Это подарок, дорогой, — неловко пробормотал Тамбулиди. — Пей до дна, живи сто лет…
— Как чувствуешь себя, Костик?
— Нормально, товарищ генерал, — попробовал даже подняться, чтобы доказать это.
— Лежи, лежи… А что на это скажет доктор?
— Кризис миновал, — объявил врач.
— Мне можно поговорить с ним наедине?
— Конечно, товарищ генерал.
Врач и майор Тамбулиди вышли из палаты вместе, наверное, и дальше дискутировать о судьбе кахетинского — эликсире бодрости, здоровья и долголетия.
Роговцев глянул на репродуктор.
— Слушал доклад?..
— Да, Анзор подсказал…
— Скоро выступаем. Командование благодарит тебя за сведения. Я прибыл прямо из штаба. Некоторые снимки немецкой линии обороны вышли нечеткими. Давай вместе уточним. Что у них вот здесь? — Роговцев развернул карту и взял карандаш. — На подступах к Гизели?
— В этом проходе вкопаны в землю танки, — указал Калина, — а вот здесь — дзоты…
Время текло незаметно, никто их не беспокоил: Анзор стоял на страже. А у него — не пройти!
— Не утомился? — наконец спросил Роговцев, складывая карту — километровку.
— Нет, товарищ генерал. Я хотел бы спросить…
— Слушаю.
— Что с Сорокиным?
— Ищем, — ответил неопределенно. — Ищем Сорокина… А ты не волнуйся. Нельзя тебе сейчас волноваться. Помни: завтра праздник. Завтра будем бить фашистов. Чтобы настоящий праздник пришел на все советские улицы!
Калина еще долго лежал в сумерках с раскрытыми глазами, перед которыми стоял старший сержант Сорокин. Неужели погиб? Не хотелось верить, что теперь он лишь в воображении может увидеть своего боевого побратима. Мечталось, что вот в эту минуту раскроются двери палаты и на пороге появится ефрейтор Ганс Лютке и, заикаясь, скажет: «Ж — ж–ду в — ваших распоряжений, господин гауптман…» Не заметил, как уснул…
…А через несколько дней пришел тот праздник, о котором говорил Калине генерал Роговцев и который победоносно прокатился по всей стране голосом Левитана в сводке от Советского информбюро: