Под кодовым названием «Эдельвейс»
Шрифт:
С какой целью отправлен посланец? Не потому ли, что Кеслер тайком возобновил следствие по делу об убийстве Мюллера? Вполне вероятно, ибо он только и ждал подходящего случая, чтобы довести дело до конца. В противовес Хейнишу и всем, кому злобно завидовал, потому что не мог жить без зависти. К нему целиком можно отнести выражение: «Я завидую — значит, существую». Так возобновил он следствие или нет? А в общем–то, кто ему сейчас помеха?
И еще: сегодня утром стало известно, что убит переводчик местной газеты. Тот самый «немец», который боялся ходить в баню… Кто его убил? Вот здесь, кажется, ответ есть. Но не стоит спешить с
фрейлейн Кристина Бергер взглянула на часы. Вот — вот должен прийти Вилли — они договорились сегодня вдвоем прогулять Вита.
Кристина внимательно оглядела себя в зеркало. Красота — ее оружие.
Фрейлейн присела за стол. Из верхнего ящичка вынула миниатюрную замшевую коробочку. Старинную, темно — коричневого цвета, вытертую прикосновением рук за многие годы. Осторожно открыла ее. На черном бархате сиял тонкий золотой обручальный перстень с плоским прямоугольным агатом. Сколько же раз за последние двое суток она рассматривала его?
На камне тонкими линиями был вырезан спящий аист, стоящий на одной ноге. Другой он опирался на длинный, узкий тевтонский меч, похожий на крест с удлиненной рукояткой. Типичное оружие средневековых завоевателей — ордена меченосцев, которые первыми в истории начали безумный «дранг пах Остен» и первые сгинули, уступив место новым жадным толпам «культуртрегеров». И хотя никакой надписи под рисунком не было, девиз всплывал сам собой: «Не разбуди меня».
Над головой спящего аиста — миниатюрная баронская корона. Герб барона Шеера. И хотя одна ветвь генеалогического древа Шееров в наследственных перипетиях потеряла аристократическую частицу «фон», зато родовой перстень сберегла. Его надевали только невесте, когда она входила в семью. Теперь, возможно, его наденет Кристина. И тогда далеко заведет ее этот перстенек. Очень далеко. Как в сказке. Эх, если бы как в сказке: ведь у всех сказок — счастливый конец…
И этот перстень, это кольцо появилось как в сказке, — кажется, из другого мира, из далекой Москвы, от любимого, от суженого… Разве не диво дивное? А теперь этот золотой перстень принадлежит ей и, будто волшебный талисман, открывает путь к спасению. Ей и ее ребенку. Почему хотя бы не помечтать о сказке?..
…Это произошло тогда, когда Кристине удалось наконец встретиться с Марковым. Она как могла оттягивала минуту интимного признания, но сказать было необходимо: жизнь у нее была не такой, чтобы прятаться за целомудрием. Ибо жила она аксиомой: не скажешь — погибнешь. Все имело свое значение на чаше весов. Жизнь — Смерть: и слово, и молчание. И всегда надо было знать, что же положить на ту или иную чашу… Тем более что кроме Маркова, перевоплотившегося в гауптмана Отто Лоренца, исповедоваться перед кем–либо иным было недопустимо. Все. Точка на этом.
Уже все между ними было оговорено, обо всем сказано. По крайней мере, так казалось.
Перед Кристиной поставили два задания: подготовить встречу с Вилли Майером, чтобы раз и навсегда покончить с двусмысленностью в отношениях с ним, все более опасной, и раскрыть вражескую агентуру, которую словно рассадник гадюк с отравленными жалами оставлял после себя Хейниш на освобожденной территории. И все это необходимо было успеть сделать буквально в ближайшие дни:
— И что дальше? — тихо спросила она.
— То есть? — не поняв ее, переспросил Марков.
— Говорят, что Хейниш, вероятнее всего, будет переведен на работу в рейх — у него есть влиятельные друзья даже в самой имперской канцелярии. Если так, то Майера он обязательно прихватит с собой. В этом нет сомнения…
— О, это было бы замечательно! — вырвалось у Маркова. — Конечно, если Майер перейдет на нашу сторону.
— А я! Что будет со мной?
— Не понимаю… Что вас тревожит? Как и прежде, вам надлежит действовать по обстоятельствам.
Ее голубые глаза внезапно наполнились слезами.
— Да что с вами, Кристина? — всполошился он.
— Уже возникли… обстоятельства, — тихо обронила она.
— Какие еще обстоятельства? — ее тон насторожил Маркова, — Говорите, что произошло?
Кристина залилась густым румянцем и еле слышно проговорила:
— Я в положении. Уже третий месяц…
Марков онемел. В его глазах мелькнула острая тревога. Стиснутые челюсти будто закаменели. Наконец, не в силах скрыть замешательство, пробормотал:
— Действительно — обстоятельства… Почему не сообщили раньше?.. Что–либо переигрывать поздно…
Запинаясь на каждом слове, она пыталась объяснить:
— Надеялась, что… это не так… Что не может быть… Так нежданно… Я думала… просто недомогание… У женщин бывает… Но мне это не помешает выполнить задание… Не волнуйтесь… Я же не больна… Я хочу, чтобы об этом узнал Костя!
— Та — ак! — даже закряхтел гауптман и почесал пятерней затылок, — Ну и дела! Костя и Маша заварили кашу, а нам расхлебывать…
Марков поймал беззащитный взгляд Кристины, полный тоскливой невысказанной мольбы, увидел ее глаза, наполненные прозрачной влагой, и спохватился:
— Ну вот, уже и слезы! Если я что–то не то брякнул, Кристина, извините меня — очень уж все это неожиданно, как снег на голову среди лета… Согласитесь, для меня эта новость, мягко говоря, сюрприз не из лучших…
— Так уж получилось, — подавленно отозвалась Кристина.
— Я понимаю, жизнь есть жизнь, и на войне — люди, а не чурбаки… Но кто отвечает за вас и вашу безопасность? Вот этот ваш покорный слуга, — он ткнул себя в грудь, — По крайней мере, сейчас, пока я здесь, с вами…
Марков сложил руки за спиной и молча начал вышагивать по комнате. Он размышлял о чем–то, и этим маршем по комнате высказывал свое беспокойство.
Все сплелось и сложилось так, что ей необходимо будет выехать в Германию. Именно ей и именно теперь! В его мыслях она уже была не просто фрейлейн Кристина Бергер, шарфюрер СД, а жена немецкого ученого и офицера Адольфа Шеера, мать которого живет в Берлине, и она должна отправиться к ней. К кому же еще? Нет, такую редкую возможность, мотивированную со всех сторон, терять было нельзя. Но ребенок, как ни крути, будет считаться внебрачным, и неизвестно, как это воспримет старая Шеер. Признает ли она его за наследника рода? Эти аристократы, утратившие титул, чванятся еще с большей спесью, чем осененные средневековой тенью геральдического древа.