Под кожей
Шрифт:
— Не все так плохо, — тихо говорит тетя Элли. — Адвокат сказал, что она может выйти через двадцать лет, при хорошем поведении. Мне так жаль, Сидни.
Я молчу. Мне абсолютно нечего сказать.
— Сьюзан будет переведена в женское исправительное учреждение «Гурон Вэлли» в Ипсиланти. Это почти два с половиной часа езды.
Я смаргиваю слезы. Боль внутри меня — живое существо, зарывшееся глубоко.
— Я заполнила форму заявления на посещение, — докладывает тетя Элли. — Тебе нужно только подписать свою, и тогда ты сможешь ее навестить. У них там в тюрьме какие-то сумасшедшие правила. Нельзя носить толстовки, дырки на джинсах, слишком свободную или слишком тесную одежду.
— Ясно.
Она стоит в дверях, медля.
— Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной? Если тебе нужно что-то рассказать. Если есть что-то, что ты хочешь мне рассказать. Я здесь.
— Спасибо, тетя Элли. — Но я ничего не говорю. Я не могу. Не сейчас, когда мысль о будущем моей матери оседает на моих плечах как пепел.
Глава 39
Следующие четыре дня сильная снежная буря накрывает весь юго-запад Мичигана. Брокуотер похож на маленькую деревню, запертую в постоянно дрожащем снежном шаре. С неба, затянутого тучами, неустанно сыплются огромные хлопья снега. Метель нарушает электроснабжение, машины застревают на подъездных путях. Снег засыпает все, заваливая почтовые ящики, линии электропередач, автомобили. Сугробы наметает выше, чем окно моей спальни.
Тетя Элли вышагивает по гостиной, как измученная домашняя кошка, крутит жемчужную веревку на шее и дергает за серьги — топазовые крылья ангела, усыпанные крошечными рубинами. Она постоянно проверяет погоду на своем телефоне, постукивая по экрану идеально накрашенными розовыми ногтями, когда термометр опускается все ниже и ниже.
— Все дело в этом доме, — вздыхает она, глядя в окно. — С ним что-то не так.
В канун Рождества я говорю мальчикам, что мы устраиваемся все вместе ночевать. В кои-то веки Фрэнки решает вести себя вполне прилично. Мы затаскиваем матрасы мальчиков в гостиную, отодвигаем подарки и елку с дороги и запихиваем матрасы перед диваном. Снимаем со всех кроватей пледы и обшариваем старый шкаф моих родителей, где мама хранила лишние одеяла. Фрэнки помогает мне притащить кухонные стулья, и мы строим крепость над матрасами из простыней. Фрэнки и Аарон забираются в самодельную палатку и делают тени фигур с помощью фонариков, прижимая их к своим подбородкам и шепча о привидениях и ведьмах.
Я спрашиваю мальчиков, что они хотят на ужин.
— Зефирный восторг! — кричит Фрэнки. Аарон заливается радостным смехом.
Это еще одно лакомство, которое я готовлю им с тех пор, как Аарон был маленьким: два кусочка хлеба с арахисовым маслом, начиненные несколькими большими зефиринками. Обычно я разогреваю их в микроволновой печи, что нравится мальчикам, потому что зефир раздувается, как шарики, и сэндвич выглядит огромным.
— Я не могу сделать их горячими без электричества.
— Нам все равно! — Заявляют мальчики.
Позже они засыпают, завернувшись в одеяла, зефир облепил их губы, зимние шапки надвинуты на уши. На мне две толстовки и куртка, и все равно я дрожу.
Рождественским утром буря стихает. Солнце, отражающееся от снежного покрывала, такое яркое, что трудно смотреть на улицу, не щурясь. После завтрака мы открываем подарки. Я дарю Аарону его первый набор акварельных красок. Тетя Элли купила ему мольберт выше его роста, отчего глаза Аарона сделались огромными, а лицо расплылось в гигантской улыбке. Фрэнки я купила несколько классных
Она снимает лимонно-желтые серьги-капли, которые носила, и надевает их. И подмигивает Аарону.
— Как празднично!
Я открываю самый маленький подарок последним. В бархатной коробочке лежит кольцо из белого золота, усыпанное крошечными сверкающими бриллиантами. В центре — сияющий голубой сапфир в форме сердца. Я снимаю одно из пластиковых колец с левой руки и надеваю его. Кольцо идеально подходит. Должно быть, оно стоило… Я даже не знаю, сколько. Мой желудок завязывается узлом. Оно слишком красивое, чтобы на него даже просто смотреть.
— Я не могу это принять.
— Конечно, можешь. Подумай, как ты хочешь себя чувствовать, дорогая. — Тетя Элли поднимает воображаемый бокал. — За семью. И новые начинания.
Я могу поддержать семью. Но новые начинания? Возможно ли это вообще, после всего, что произошло? Я надеюсь, что для моих братьев такое все же возможно, может быть, для маленькой Зои Роуз. Но для меня? Тени всегда мелькают в углу моего сознания. Вина, стыд и гнев — они всегда здесь, под поверхностью. Монстр не исчезает. Он становится все больше, питается моим страхом и ждет меня.
Я представляю свою мать, сидящую тихо и неподвижно, держащую на тонких руках ребенка. Она должна быть здесь, разделить этот момент с нами. Она должна сидеть здесь, в окружении разорванной оберточной бумаги и открытых коробок, а в ее глазах должны мерцать огоньки елки. Я отняла у нее это.
— Сидни? — спрашивает тетя Элли. Все смотрят на меня.
Я быстро моргаю, заставляя себя улыбнуться.
— Это прекрасно. — И я говорю серьезно.
Остаток рождественских каникул проходит как в тумане. Я вижу Арианну пару раз, но в основном переписываюсь с Лукасом, который гостит у своей мамы во Флориде. Пишу итоговые эссе о роли женщин в классической литературе и литературном использовании психических заболеваний у Шекспира, отвечаю на вопросы в конце главы по государственному управлению и пишу формулу за формулой для курса химии.
Дважды тетя Элли отвозит мальчиков на два с половиной часа к маме и просит меня поехать с ней. Оба раза мое тело немеет, а разум заполняется черным облаком стыда. Я не могу думать, едва могу дышать.
Тетя Элли смотрит на меня удивленно, как будто хочет о чем-то спросить, но так и не решается.
Глава 40
В первую неделю после возвращения в школу мне приходится каждый день оставаться после уроков, чтобы написать контрольные работы. То ли я действительно справилась, то ли учителя сжалились надо мной, но мне каким-то образом удалось сдать все предметы на четверки. Кроме бадминтона, который я провалила. Ожидаемо.
Я направляюсь в кафетерий, чтобы перекусить перед уроком арахисовым печеньем Reese's Peanut Butter Cups, когда слышу знакомый гул в воздухе, суету, шорох и движение тел, направляющихся к чему-то интересному. Дальше по коридору несколько человек сгрудились вокруг последних шкафчиков. Волоски на моем затылке встают дыбом.
Я расталкиваю локтями несколько человек, чтобы пройти. Вот Марго, в черных леггинсах и обтягивающем платье-свитере, руки сложены на груди. На ее вишнево-красных губах играет коварная, злобная улыбка. Вокруг Марго — ее обычная команда. Арианна прижимается к шкафчику, ее лицо побледнело.