Под кожей
Шрифт:
Лукас держит меня за руку всю дорогу домой. Это как нить, шнур, связывающий нас друг с другом. Я чувствую, как она пульсирует в его ладони.
Он переплетает свои пальцы с моими как обещание.
Глава 37
Дорога домой проходит в тишине. А когда мы возвращаемся, Лукас долго и крепко меня обнимает. Я отвечаю ему тем же. Мы с Арианной не разговариваем, пока не оказываемся в ее спальне, на полу, прислонившись к кровати. Мы кутаемся в одеяла, рядом стоят кружки с горячим шоколадом. Ее родители на молитвенном собрании,
— Я не знаю, как лучше это сказать, — тихо произносит Арианна. — Но я беспокоюсь о тебе. Хотя твоего отца больше нет, твои глаза все еще наполнены тенями. Как будто… как будто они все еще имеют власть над тобой — твои родители, а их больше нет.
Я вскидываю голову. Знакомый шипящий гнев пронзает меня насквозь.
— Легко говорить, Королева Красоты. Посмотри на себя. Ты не просто худая, ты похожа на скелет. Твоя кожа кажется прозрачной настолько, что можно увидеть кости. Все, что нужно сделать, это положить еду в рот, но ты этого не сделаешь. В эту секунду ты притворяешься, что потягиваешь горячий шоколад, но мы обе знаем, что ни одна капля не коснулась твоего языка. Не смей говорить мне, как я должна исправить себя, когда ты сама выцветаешь, как фотография, оставленная слишком долго на солнце.
На ее глазах появляются слезы. Она грызет ноготь на мизинце, пока кровь не окрашивает ее зубы.
— Ты права.
— Знаю. — Я отчаянно хочу помочь Арианне. Протянуть ее руку помощи так же, как она протянула мне свою. — Ты можешь поговорить со мной. Я тоже могу слушать, правда.
Она прижимает руки к животу, делает вдох.
— Я всю жизнь была идеальной, делала все, что от меня хотели — оценки, флейта, французский, староста класса, изучение Библии, продажа выпечки. Все. Я не выбирала ничего из этого. Я устала. Устала делать то, что хотят мои учителя, мои родители и руководитель молодежной группы. Я устала беспокоиться, что каждый человек обо мне подумает. Все, даже парни, которых ненавижу, и мои подруги, так и не ставшие настоящими. До пляжа, когда я считала их своими друзьями, мне приходилось говорить, как они, вести себя, как они, одеваться и делать прически, как они. Я получала их одобрение только в случае, если была красивой — но не слишком, — стройной, покорной и кроткой. Я ненавижу это. Я все время чувствую себя трусихой и обманщицей.
Я пристально смотрю на Арианну. Ее глаза похожи на глаза тонущего человека. Мое сердце сжимается. Я заставляю черноту внутри себя опуститься вниз, оттесняя ее к краям моего сознания. Хотя я не заслуживаю, Арианна подарила мне часть себя, о которой я никогда не смела просить. Она так рисковала ради меня, лгала, отказалась от своего безопасного, популярного существования, и сделала это, когда я была для нее всего лишь остроумной дрянью. Я в долгу перед ней. Более того, я хочу помочь Арианне. Я могу сделать это. Я могу быть тем, кто ей нужен.
— Не останавливайся. Что еще?
— Иногда я злюсь или мне не нравятся чьи-то действия, но не могу ничего сказать, потому что тогда стану сукой, прости за мой язык. Я так боюсь, что кто-то заметит сколы на моей маске и сорвет ее, и тогда все узнают. На самом деле я вообще никто. И я перестаю быть собой. Я теряю себя. Я теряю себя и ненавижу за то, что поступаю так же, как и все остальные.
— Такое ощущение,
— Перестань извиняться. Серьезно. Это сводит меня с ума. Тебе не нужно извиняться за свое существование.
— Прости, — машинально говорит она, а потом икает.
Мы обмениваемся грустными, слабыми улыбками. Ее боль так же реальна, как и моя. Она пишет свою боль на своем теле, как и я. Меня охватывает странное чувство, которого я не испытывала уже очень давно. Это больше, чем долг перед ней. Я волнуюсь за Арианну. Я хочу, чтобы с ней все было хорошо. Еще больше я хочу ее дружбы.
— Ты должна начать есть. Ты должна простить себя. Со всеми твоими разговорами о Боге, милосердии и благодати ты должна знать это лучше всех.
Ее челюсть подергивается. Она ковыряется в обкусанных ногтях.
— Ты права.
— Где же милосердие к себе? Если Бог прощает тебя, то кто ты такая, чтобы отвергать это прощение?
Она колеблется долгое мгновение. Слегка покачивается взад-вперед, ее плечи сгорблены.
— Ты права.
Мое горло сжимается. Мне трудно произнести эти слова, но я должна.
— Я не смогу сделать это сама.
— У тебя есть Лукас.
Я качаю головой.
— Нет. Он важен. Но ты мне нужна.
Слезы блестят в ее глазах.
— Я помню, как впервые увидела тебя. Наблюдала за тобой в классе, в коридорах. Ты всегда оставалась собой, громкой, язвительной, яростной и совсем не заботилась, что думают другие люди, даже когда они тебя ненавидели. Я восхищалась тобой. Я хотела знать, как ты это делаешь. Я хотела быть тобой.
Я смеюсь, несмотря на серьезность разговора.
Через мгновение Арианна тоже смеется.
— Просто находясь рядом с тобой, я хочу быть сильнее.
— Ты как Наместник.
— Что?
— У Наместника такие же оранжевые, коричневые и белые цвета и узоры, как у бабочки Монарх. Монархи питаются молочной капустой, которая делает их невкусными для птиц и других хищников. Наместники питаются ивами и тополями, а не молочной капустой. Поэтому, выглядя как Монарх, Наместник защищен, потому что птицы думают, что он будет ужасен на вкус. Он мимикрирует.
— Ладно, да. Я понимаю. Притворяйся, пока не получится, верно? — Она кивает, обгрызая ногти. — Я никогда не представляла тебя девушкой-бабочкой. Вообще никогда.
— Я полна сюрпризов. — Я слегка подталкиваю ее плечом. — Ты сильная. Ты уже это доказала. Пришло время удивить себя.
Арианна колеблется, затем поднимает кружку с горячим шоколадом и делает глоток. Обычный, нормальный глоток. Потом еще один. Ее лицо бледное, но она продолжает пить.
— Хорошо. Хорошо, я буду.
— А что еще?
— Еще?
— Да. Что еще ты хочешь для себя, от чего отказалась ради кого-то другого?
Она молчит долгое время. Я начинаю думать, что Арианна не собирается отвечать, когда она наконец говорит.