Под кроной кипариса
Шрифт:
– Ну, я ни в бога, ни в чёрта давно не верю, но этот монастырь – часть местной истории, так что давай зайдём, – предложила писательница.
И они сходили в монастырь, в церковь, вырубленную в скале, где набожный Костик поставил свечу за здравие матери и за упокой души отца.
– А я вот слышал, – вкрадчиво сказал он, – что за монастырём ещё есть древний пещерный город Чуфут-Кале.
– Есть, – кивнула головой госпожа Альфия.
– Пойдём?
– Вы в эйфории, молодой человек. Окститесь.
Она притопнула своими каблуками.
– Там горы.
– Умный в горы не пойдёт. Впрочем, здесь от монастыря – пара километров. Для списанного спортсмена – не расстояние. А я у Пушкина посижу. Недолго.
– А Пушкин – это?
– Кафе напротив ханского дворца. Претендует на то, что сам Александр Сергеевич там чаёвничал. Пару часов посижу, помечтаю. Успеешь?
Костик кивнул и сразу потопал в горы за монастырём, а госпожа Альфия стала осторожно спускаться по мокрому асфальту обратно в старый Бахчисарай…
– И как оно? – едко спросила она его спустя два с половиной часа, когда он, хлюпая водой в кроссовках, вошёл в кафе и тяжело опустился на кожаный диван.
– Мокро, – буркнул он и понюхал чай в чайнике, – имбирный?
– Он.
– Отлично, – и Костик налил себе горячий чай в чашку.
– Долму? – предложила госпожа Альфия.
– Можно.
Они съели по порции голубцов в виноградных листьях и расплатились.
До машины Костик провожал госпожу, держа над ней зонтик.
– Всё же здорово, что у нас есть машина, и не надо тащиться в автобусе.
– Да уж. Только напиться нельзя, – сказал Костик, пристёгиваясь.
– А вам хочется напиться? Вы всерьёз хотите упасть в пучину алкоголизма?
– Чего? В какую пучину?! Смените стиль, дамочка, так уже не говорят и уж тем более не пишут! Кстати, не все алкоголики, кто пьют.
– Таки не надо мне грубить, молодой человек! Это эксклюзивное право моего издателя и спонсора! И вам до него – как до луны пешком, смею заметить.
– Да больно надо. Просто тяпнуть хотел, так всё настроение сбила, – буркнул Костик, – кстати, а чего вы татарка, а говорите, как еврейка из Одессы?
– А с чего ты взял, что я татарка?
– Так, а…
Госпожа Альфия отвернулась к окну.
Это преследовало её с детства. Мать её была татаркой, а отец, по словам бабушки, русским. Им семьёй стать не дали, и мама осталась одна, а потом её быстро выдали замуж, и у крошечной Александры появилось новое имя – Альфия, которое ей выбрал отчим. Отчим был старым и строгим, даже суровым. Он взял молодую жену с ребёнком, как облагодетельствовал, и потом годами попрекал и её, и девочку от неузаконенной связи. Мать тихо терпела и надрывалась на хозяйстве, а Аля рано научилась выпадать из реальности в свой выдуманный мир – мир, в котором были феи, принцы, принцессы, и в котором царила любовь.
Её сочинения учительница читала вслух, а потом отправила готовить стенгазету. Газету с учениками делал Семён Абрамович, старый еврей, учитель русского языка, от которого Аля переняла ряд словечек
– Так как там всё-таки? В Чуфут-Кале? Руки-крылья раскидывал? – допытывалась романистка.
Костик искоса на неё посмотрел. Хотел было спросить, откуда она знает, но тут же сообразил. Кто хоть раз сам, опьянённый собственной отвагой, стоял на вершине, раскинув руки и подставив лицо солнцу или струям дождя, стекающим по щекам и смывающим всю горечь и разочарования последних месяцев, кто смотрел на мир свысока, на обрыве пропасти волосами ощущая дыхание свободы, кто орал с горы имя возлюбленной, кого распирало там, на вершине, под мрачным грозовым небом, совершить хоть какой-нибудь подвиг ради любви, тот никогда этого не забудет и тех чувств никогда уже не утратит.
– Лучше скажите, чьё имя вы орали с той горы? – ответил он вопросом на вопрос, – с кем хотели бы укрыться в пещере от всего мира?
Она промолчала. «А мальчик таки наш человек!» И не скажешь ничего.
– Вот то-то, – с превосходством сказал Костик. – Обедать где будем?
– Дома. Только еду купим в кафе и заберём с собой в контейнерах.
– Это затратно. Заедем на рынок. Я сам приготовлю…
Оксана поправила на себе платье и ещё покрутилась перед зеркалом.
– Хороша-хороша, – сказал отец с порога, любуясь дочерью.
И вправду хороша: ладная, крепкая, цветущая улыбкой длинноволосая блондинка с голубыми глазами и соблазнительными формами. Его порода!
– Папа!
Дочка обняла отца и поцеловала в гладко выбритую щёку.
– Ну, давай, спускайся. Подъезжают уже.
– Только не вздумай меня сватать! Просто семейный ужин, да?
– Конечно. Хотя Василь – парень хоть куда, и уже в семейный бизнес включился. Присмотрись, Оксана, присмотрись.
– Па, ты же знаешь, я себе уже присмотрела.
– Тю! Это кого ж? Этого педалиста, прости господи?
– Папа!
– Даже и не думай! Ещё пока он шансы хоть на какой-то металл имел, можно было рассмотреть его кандидатуру, а сейчас что? Из сборной вышвырнули, а за душой у него только не очень героическое спортивное прошлое и двушка с мамой в Севастополе. Своего же ничего нет – ни жилья, ни дела, одно только тело.
– Папа!
– Папа совершенно прав, дорогая, – вошла в комнату мать и остановилась, залюбовавшись мужем и дочерью.
– Мама! И ты туда же?
– А когда было иначе? Мы с папой всегда заодно. И Василий Кравченко мне очень нравится. Он умный и красивый юноша, с образованием, и, как и сказал папа, уже работает с нашими мужчинами. Он будет сегодня с родителями и сестрой, и…
– И даже и не думайте, что я выйду замуж за этого идиота. Он ржёт, как конь, над своими тупыми шутками про жидов, и пыхтит, когда танцует.
– Прикуси язык! – рявкнул на дочь Яков Савельич.
– Яша, Яша, – притушила разгорающийся гнев мужа Анна Тарасовна.