Под кровью — грязь
Шрифт:
В лучшем случае… В лучшем? Гаврилин поймал себя на том, что даже оценки всего происходящего у него сильно изменились. В лучшем случае – это когда неминуемо погибнет несколько десятков человек.
Максимум, что сможет сделать Палач, это пронестись по комнатам и залам Центра вместе со своими ублюдками, уничтожая все на своем пути. Все и всех.
Гаврилин представил себе, как пули рвут обивку залов, как, обливаясь кровью, падают люди, как все, кого он успел узнать, погибают, а он, тот кто несет за все это ответственность, сидит возле пульта связи и ждет, когда
И еще это будет значить, что он, Наблюдатель, тоже будет уничтожен. Как? Может быть, просто откроется дверь в комнату, и он получит пулю в висок прямо за пультом? Или ему разрешат обесточить, согласно инструкции, пульт, погасить свет и дойти до дежурного по коридору? Тот, улыбаясь, влепит ему пулю в лоб?
Или все-таки это почетное право получит Михаил Хорунжий, старший оперативной группы и его телохранитель?
И все эти варианты вдруг показались Гаврилину совершенно приемлемыми. Так и должно быть. Только этого и заслужит он. Вот зачем нужен наблюдатель в Конторе.
Интересное открытие! Гаврилин усмехнулся. Он должен почувствовать настроение Палача, он должен представить себе, как поведет себя его подопечный, и успеть отреагировать на любые изменения. И все он должен сделать не в результате подглядывания, не допрашивая Палача. Он должен ощутить себя Палачом.
Ощутить себя Палачом.
А потом еще и убедить начальство в своей правоте. Разорваться на портянки, но уговорить, что прав, что нужно принимать меры…
…Все равно, он не может себе этого представить. Пусть Палач готов умереть. Пусть он никогда не отказывался от выполнения приказов. Пусть он готов рисковать жизнью ради выполнения приказа.
Но и в этом случае он не сможет его выполнить даже ценой собственной жизни. Просто не сможет. Как убедить в этом Артема Олеговича? Как?
Остался только один способ это сделать – понять, что задумал Палач. Что кроется за его исполнительностью и точностью. Что?
Начальство повелеть изволило, чтобы свой вариант операции Гаврилин представил не позднее тридцать первого декабря. У него еще есть два дня. Если он поймет – все еще можно успеть сделать. Еще даже можно будет остановить операцию.
Или попробовать еще раз, прямо сегодня связаться с Артемом Олеговичем? Еще раз. Или он обидится, расстроится и прикажет грохнуть назойливого пацана прямо немедленно, не дожидаясь конца операции?
Лина и Нина продолжали шептаться. Гаврилин прикинул, что выпивки и закуски на столе девушкам еще на некоторое время хватит. Во всяком случае, если он оставит их на несколько минут, они особо плакать не станут. В конце концов, если они задумали раскрутить его и продинамить – у них есть совершенно обалденная возможность свалить отсюда, пока он будет отсутствовать.
– Дамы, – сказал Гаврилин, вставая, – я покину вас на несколько минут. Мне нужно уделить внимание своему другу, с которым я вас познакомлю немного позже.
– Другу? – спросила Нина, – какому другу?
Лина хихикнула
– Будем ждать вас с нетерпением, обоих, – сообщила Нина и взяла бокал.
Ждите, ждите. Ваше дело. Гаврилин вышел в холл, огляделся, выискивая свободное место. Людно. Дымно и шумно. И правильно, еще детское время, всего каких-нибудь двадцать три пятьдесят. Люди ходят чинно и вальяжно. Если не считать тех, кто уже не может ходить ни чинно, ни вальяжно.
Никто не сможет эту толпу заставить подчиниться приказам, даже под угрозой смерти. Во всяком случае, сразу. Им еще долго придется объяснять, что это налет и что их всех могут перестрелять.
Или после первых же выстрелов начнется такая паника, что прекратить ее можно будет, только перестреляв всех. Может быть, Палач не учитывает этого? Черт его знает. Хотя, судя по отчетам предыдущего наблюдателя, именно человеческую психологию Палач использовал особенно эффективно.
Гаврилин отошел в угол, сел в кресло и вынул из внутреннего кармана телефон. Что там сейчас делает отец родной, Артем Олегович? Тоже ожидает вестей от группы Палача?
Гаврилин набрал номер прямого телефона Артема Олеговича. Нечего, дедушка, рано ложиться, твой любимый воспитанник хочет припасть пересохшими устами к источнику твоей мудрости.
– Да? – Артем Олегович ответил сразу, после первого же гудка.
– Добрый вечер, это вас беспокоит Гаврилин, – очень вежливо сказал Гаврилин.
– Я вас слушаю, – ледяным голосом ответил Артем Олегович.
Ну, ясное дело, понятно, столь поздний звонок не был оговорен заранее, и в некотором роде является нарушением конспирации и субординации, не говоря уже об элементарной вежливости. Наплевать.
– Мне нужно с вами переговорить, как можно скорее.
Пауза. Небольшая, но весьма многозначительная. Чем больше пауза, тем больше актер. До Народного артиста Артем Олегович не домолчал.
– У вас что-то новое? Или произошло что-то из ряда вон выходящее?
– Я по тому же вопросу, – Гаврилин старательно подбирал слова. – У меня возникли новые сомнения.
– Что вы говорите? – собеседник даже снизошел до сарказма в голосе. – Настолько веские, что вы решили позвонить мне в полночь. Я, по-вашему, должен буду встречаться с вами в час ночи? И более того, выслушивать очередной бред?
– Но ведь осталось слишком мало времени…
– Времени осталось ровно столько, сколько нужно. Если уж вам так неймется – можете перезвонить мне завтра. Где-то в полдень. Может быть, я смогу еще раз выслушать ваши… аргументы. А пока отправляйтесь отдыхать, раз уж не можете нормально работать.
Гаврилин покрутил в руке телефон. Твою мать, да что же это такое? Как в глухую стену. Словно в пустыне, орешь и не можешь докричаться.
Завтра поговорим. Завтра. Отдыхайте. Раз уж не можете нормально работать. Спасибо, отец родной, благодетель. У Гаврилина возник соблазн въехать как можно сильнее телефоном в стену.