Под кровью — грязь
Шрифт:
А Гаврилину когда-нибудь напишут – донаблюдался.
Такова жизнь: либо се ля вы, либо се ля вас. И никак иначе. Гаврилин поежился. Сырость и холод особенно плохо переносятся после бессонной ночи. Кстати, не исключено, что не последней. И не исключено, что последней. Грустный такой каламбур получается. Он не мог выспаться, пока его не убили. Ха-ха, два раза.
Гаврилин подошел к подъезду, поднялся на крыльцо, и тут его словно резануло. По спине, крест на крест. И словно что-то уперлось в затылок. Такое с ним уже бывало. Такое ощущение ему очень
И еще инструктора говорили, что, почувствовав на себе чужой взгляд, ни в коем случае не нужно крутить головой в попытках обнаружить того, кто буравит тебе затылок взглядом. Гаврилин притормозил перед входной дверью, тщательно вытер ноги о решетку на крыльце.
И кто же это может интересоваться скромной персоной начинающего предпринимателя? Гаврилин, не торопясь, повернулся к толпе перед подъездом.
Н-да, народу набралось более чем достаточно. И то верно, не каждый день покойников прямо перед окнами находят. И как поучительно получилось!
Был себе дворовой хулиган, проницательные бабки говорили друг другу и всем желающим, что не доведут этого самого хулигана его хулиганства до добра. И вот, пожалуйста.
А какого, собственно, черта? Почему это я должен осматриваться из-под тишка? Не дождетесь! Где ты тут, неизвестный наблюдатель, пытающийся наблюдать за наблюдателем? Где ты спрятался?
Гаврилин словно тралом медленно провел взглядом по зевакам и работникам органов. Потом еще раз, тщательно ощупывая глазами каждого. Никто из них вроде бы не выказывает особого внимания господину Гаврилину. Все заняты, все увлечены. Ладненько. Хрен с вами.
Пора идти домой, привести себя в порядок и даже, может быть, позавтракать. После душа. И еще можно… И еще нужно позвонить господину Михаилу Хорунжему, дабы он приехал и внимательно осмотрел двор. На всякий случай.
На всякий случай. Осторожность – прежде всего. Гаврилин взялся за ручку входной двери. Случаи всякие бывают. Счастливые и несчастные. Самые – самые разные. Вот так заходит человек в свой подъезд, а навстречу ему пуля. Очень эффективно получается. Или ломиком по голове – тоже живописно. Мозги по стенам и улыбка до самого затылка.
Осторожность. Гаврилин понимал, что, вцепившийся в дверную ручку с озабоченным выражением лица, он выглядит, мягко говоря, не слишком интеллектуально. Ну, не может он открыть дверь и войти в подъезд. Вот хоть тресни – не может. Тем более что в затылок снова уперся взгляд. Дай бог, чтобы не через оптический прицел.
Гаврилин отдернул руку от двери и огляделся. Теперь он даже не пытался выглядеть невозмутимым. Да что же это с ним сегодня? Перепил? Или перетрахался? Древние вообще полагали, что сперма – это мозги, вытекающие из человека, а, значит, чем больше трахаешься, тем меньше соображаешь.
В конце концов, для того, чтобы позвонить, вовсе не обязательно подниматься
Гаврилин достал из кармана телефон. Ну, решил человек позвонить. На свежем воздухе. Не отходя от аттракциона. Может мне нравиться смотреть на хлопоты вокруг трупов или не может? Вот только с крыльца лучше сойти. На всякий случай. Это если его действительно рассматривают через оптический прицел.
Не хочется думать о себе плохо, но именно с таких вот ощущений начинало большинство пациентов дурдомов с диагнозом «мания преследования». Здравствуй, девочка, как тебя зовут? Ты чья? Я ваша Манечка. Теперь буду жить у вас на чердаке. Только вы крышу придерживайте, чтобы она не съехала.
– Слушаю, – после первого же гудка отозвался Хорунжий. Вот ведь человек, подумал Гаврилин, когда к нему не позвонишь, в любое время суток, вот это вот «слушаю» звучит сразу же, после первого гудка. Спит он с телефоном, что ли?
– Доброе утро, это я.
– Я уже еду за тобой, – сказал Хорунжий.
– Это хорошо, тут у меня во дворе небольшая проблема…
– Точнее.
– Кто-то ночью замочил прямо перед подъездом пару местных урок.
– И?..
– И мне кажется, что за мной кто-то следит.
– А чего тебя черт понес так рано на улицу?
– Это меня черт так поздно принес домой.
– Гуляли?
– Нечто вроде этого, – уклончиво ответил Гаврилин и представил, как на лице Хорунжего медленно рисуется сложная композиция из неодобрения и иронии. Отношения у Гаврилина со своим вроде бы подчиненным так и не стали особо дружескими.
– Я буду у тебя минут через десять. Сейчас перезвоню кому-нибудь из своих, и он будет во дворе еще минут через двадцать. Ты пока… ты, кстати, где сейчас?
– Я сейчас возле своего подъезда.
– Народу много вокруг?
– Как на похоронах Сталина.
– В толпу не лезь. В подъезд – тоже.
– На это у меня ума и у самого хватило.
– Что ты говоришь? Тогда постарайся продолжать в том же духе. Если что – я тебе перезвоню.
В подъезд, значит, не ходить и в толпу не лезть? Куды ж крестьянину податься? Гаврилин сунул телефон в карман и огляделся. В который раз. Скоро голова совсем отвалится. Развалится. Нехорошие рифмы лезут в голову. Ой, какие нехорошие. Пока приедет подмога, нужно себя чем-нибудь занять. На всякий… Твою мать! Прицепилась фразочка.
– Слышь, пацан, – Гаврилин остановил пробегавшего мимо мальчишку, – а что тут собственно произошло.
– А Коня и Дрюню застрелили, – восторженно сообщил мальчишка. – Ночью стрельбу слышали? Раз десять стреляли. Вначале вроде как драка была, а потом бац, бац!
– Коня и Дрюню? А третий кто?
– А третьего я не знаю. У него всю голову в клочья разнесло. Мозги наружу.
– Мозги наружу – это круто! – согласился Гаврилин. Сколько той радости у ребенка – уроки прогулять и на мозги посмотреть.