Под кровью — грязь
Шрифт:
Неприятно вот так идти в неизвестность, имея за спиной этот хлам, эти отбросы. Палач попытался отогнать эти мысли и с ужасом вдруг понял, что не может переключиться на боевой режим. Не может – и все.
Он не чувствует обстановки, не пытается даже представить себе, где может находиться второй из тех, кто загружал микроавтобус. И кто может находиться в помещении.
Первым противника заметил Бес. Он что-то негромко вскрикнул и выпустил длинную, в полмагазина, очередь.
Палач увидел, как фонтанчики от пуль метнулись по луже к бегущему
– Есть, сука, есть! – крикнул Бес и обернулся к Палачу.
Бес смотрел на Палача, Солдат, вынырнувший из-за спины Беса, зачем-то наклонился к убитому, поэтому никто из них не заметил, как открылась дверь в здании. Палач короткой очередью прошил открывшуюся щель, левой рукой рванул дверь на себя, одновременно приседая.
В открывшемся коридоре было темно, несло горячим металлом и прокисшей едой. Палач выпустил очередь низко над полом, на уровне колен. Одна пуля с визгом из чего-то высекла искры. Кто в темноте закричал, что-то с грохотом и стеклянным звоном опрокинулось.
Палач все еще не мог сосредоточиться. Он успел только сильным ударом подсечь бросившегося в темноту Солдата.
– Куда? Лежать.
Кто-то в глубине продолжал надсадно кричать, оглушительно грохнуло, и Палача обсыпало осколками мела. Из помпового стреляли, отметил Палач про себя и выстрелил в то место, где только что полыхнул сноп огня. Ответный выстрел был уже направлен пониже. Слишком низко, подумал Палач.
Если бы пол был не деревянный, а бетонный, или выложенный плиткой, картечь рикошетом могла бы достать и его, и Солдата.
Автомат ударил неожиданно над самой головой Палача. Бес стрелял в темноту, стоя в дверном проеме, не обращая внимания на то, что в светлом прямоугольнике он сейчас великолепная мишень, а может, просто не понимая этого.
Открыл огонь лежащий Солдат, к нему присоединился и Палач. Он не слышал ничего, кроме выстрелов, не слышал, стреляет ли кто-нибудь в ответ, продолжается ли тот крик в темноте. Он просто стрелял, словно куда-то исчез весь его опыт, словно это его первая операция, словно он просто кромсает темноту, пытаясь прорубить в ней дорогу для себя.
Автомат Беса замолчал, тот завозился с заменой магазина, щелкнули затворами автоматы Солдата и Палача.
– Вперед, – скомандовал Палач, перезаряжая автомат.
Вот интересно, из-за чего так болит голова? Из-за бессонной ночи, из-за пьянки, из-за девочек или из-за целого дня, проведенного перед компьютером?
Или из-за всего сразу. Гаврилин залпом осушил стакан воды с аспирином и закрыл глаза. Как же, как же. Строчки забегали у него под веками, вызывая зуд и жжение. Гаврилин застонал и открыл глаза.
Сойду с ума. Честное благородное слово – просто возьму и рехнусь. В дурдоме хорошо, там дают поспать, не поят алкоголем и не заставляют заниматься всякой фигней. Сядешь себе потихоньку вечерком, закинешь
Подождать пока клюнет, конечно, можно и здесь, только клюнет здесь жареный петух и так, что все уколы серы в сумасшедшем доме покажутся материнской лаской.
День у Гаврилина выдался на редкость удачным. Первую половину он честно просидел над планами Центра досуга, пытаясь в очередной раз представить себе, как сможет Палач перекрыть шестью своими уголовниками пятнадцать возможных проходов.
И как он умудриться вывести из строя двадцать человек охраны. И как он собирается отбиться от трех десятков парней в камуфляже и черных масках. И как он вообще собирается выходить из всего этого живым.
Как, как, как, как… Прокакав таким образом половину дня, Гаврилин принял очередную таблетку и занялся тем, чем стоило заняться с самого начала. Палачом.
Ну и что с того, что уже несколько раз читал он досье Палача? Что с того, что помнил основные вехи жизни Палача почти наизусть? Гаврилин медленно, по буквам перечитывал описание жизненного пути своего…
А собственно кого? Подчиненного? Подопечного? Поднадзорного?
Гаврилин содрал с себя галстук, снял пиджак, некоторое время прикидывал, что получится, если креслом врезать по компьютеру. Ну, нет выхода.
В восьмой, десятый, шестнадцатый раз штудируя послужной список Палача, Гаврилин не мог найти никакой зацепки. Не попадал до этого момента Палач в такую ситуацию, когда операция была совершенно невыполнимой.
Разве что в последней, июльской, когда погибли его напарники. Но и там все было не так. Его действительно всячески подставляли, действительно хотели, чтобы вся группа погибла, но сама операция была выполнимой. Выполнимой. Выполнимой. Выполнимой.
А вот если сейчас врезать по экрану монитора стаканом – разобьется монитор или нет? Или ну его?
Или ну его… Бросить все, написать рапорт, что не может Наблюдатель Гаврилин понять, что задумал Палач, и со склоненной головой дождаться приговора.
Ладно, о приговоре потом. Что там произошло в июле? Палач должен был убить либо мать, либо одну из дочерей. Убить. Но не убил. Было признано, что он промахнулся в самый последний момент, но в вину ему это не поставили, потому что он в одиночку делал то, что должна была делать вся группа. Было признано, что нужного эффекта он все равно достиг, а то, что он уцелел вопреки воле начальства в вину особо не поставишь.
Промахнулся. Пункт первый – Палач практически никогда не промахивался. Тем более на такой мизерной дистанции. Не верю.
Гаврилин резко оттолкнулся от стола и повернулся на кресле на полный оборот. Вращающиеся кресла очень разнообразят жизнь предпринимателей. Нужно искать, чем Палач нынешний отличается от Палача давешнего. И от этого отталкиваться. Изо всех сил.
Что еще? Вроде бы все, как обычно. Вроде бы… Гаврилин выбрался из кресла и подошел к кофеварке. Есть одно очень важное отличие. Очень – очень и очень важное.