Под кровью — грязь
Шрифт:
– Ты наблюдал за операцией в июле? – Палач, не отрываясь, смотрел в лицо Гаврилина.
– Формально – да.
– Формально?
– Твоя группа должна была стать орудием, а я – причиной. У тебя есть время? Могу объяснить подробнее.
– Ты знал, что нас списали?
– Нет. Я даже о том, что и меня списали, узнал совершенно случайно.
Он даже не пытается оправдываться, подумал Палач. И еще, после того, как все это произошло у него перед домом, почему он не принял
– Где твой телохранитель?
– Кто? А, Хорунжий… Он занят, пытается найти ту компанию, с которой сцепились твои, Жук и Бес.
– Зачем?
– Зачем сцепились?
– Зачем ищет?
– Я попросил. Мне это показалось интересным.
– Интересным…
– Да, интересным. Обидно, что не узнаю, как там все на самом деле.
– Обидно. – Палач взглянул на часы. – Ладно, мне нужно идти.
Гаврилин вдруг улыбнулся, почти весело.
– Что тебя развеселило?
– Очень забавная эпитафия – «Убийце было некогда».
– Не получается у нас разговор.
– У меня просто выдались трудные сутки. Знаешь, когда трижды за двадцать четыре часа тебя пытаются убить, то это как-то утомляет.
– Наверное.
– Скажи, а это нормально, что человек не боится смерти? – спокойным голосом спросил Гаврилин, – У тебя в этом деле опыт побольше.
– Не знаю. Честно, не знаю, – Палач пожал плечами и встал. – А что?
– Да так, для общего развития.
– Извини.
– Да ладно. Это…
– Что?
– Так, ерунда…
– Что?
– Что? А ничего, господа бога… Что, нельзя было просто нажать на спуск? Какого черта устраивать ток-шоу из моего убийства? Что, получил удовольствие? Нравится тебе это? Я оправдал твои ожидания? Или тебе хотелось, чтобы я валялся у тебя в ногах и плакал? Просил, чтобы ты впервые в жизни не выполнил приказ? Да? Взял бы и просто выстрелил. В разговоре. Всадил бы мне пулю и оставил бы умирать. Какого черта вас всех тянет на разговоры? Какого?
– Какого черта? – Палач развел руками, – Не знаю, просто при нашей работе очень редко приходится поговорить откровенно.
– Да не поговорить тебе хотелось, – резко бросил Гаврилин.
– А чего?
– Исповедоваться.
– Исповедоваться?
– А что – нет? И начальство мое и ты – всем хочется поговорить о своих грехах, попытаться оправдаться. Объяснить. А безопаснее всего это делать будущему покойнику. Чтобы и поболтать в сласть и тайну сохранить.
– Исповедоваться, – Палачу эта мысль показалась вначале странной, а потом вдруг из глубины души скользнула тень, не дававшая ему покоя, и слилась со странной мыслью об исповеди.
Гаврилин напрягся.
– Не нужно глупостей. Ты сегодня останешься живым.
– Что?
– Я сегодня не буду тебя убивать.
– Почему?
– А мне еще хочется с тобой поговорить. И еще мне очень хочется, чтобы ты все передал своему начальству. Все, что я скажу. Понял?
– Понял, – Гаврилин немного расслабился, но потом внезапно снова напрягся.
– Что еще?
– Мое начальство сейчас лежит мертвое у моих ног.
– Обратишься к другому.
– Это единственный мой канал. Может быть, есть свой канал у Хорунжего?
– Это меня уже не интересует. Слушай дальше.
– Слушаю.
– Я выполню приказ. Даже если при этом мне придется… Даже если…
– Я понял.
– Вот и хорошо. Но при одном условии. Первый и последний раз я ставлю условие.
– Какое?
Палач подошел к Гаврилину почти вплотную, наклонился:
– Ты должен быть со мной на этой операции.
– Я? Зачем?
– Ты будешь выполнять свою непосредственную работу – наблюдать. Я гарантирую, что ты уйдешь от меня живым. Не потому, что ты мне так нравишься. Я хочу, чтобы передал от меня своему и моему начальству небольшое послание.
– А если я не смогу с ним связаться?
– Тогда примешь решение самостоятельно.
– Мне безопаснее с тобой не идти.
– Безопаснее. Только ты не забывай, что приказ о твоей ликвидации до сих пор не отменен.
– Пошел ты…
– Я перезвоню, – сказал Палач и ударил.
Гаврилин не успел отреагировать на удар, захрипел и сполз со стула. Палач аккуратно уложил его на пол.
– Исповедоваться, – сказал Палач.
Странно, он принял решение, он не убил наблюдателя, но ни облегчения, ни дискомфорта при этом не испытал.
Палач оглянулся в дверях. Роль посланца исполнит Гаврилин. Это значит, что сегодня суждено умереть другому человеку. Человечку.
Агеева колотило. Противный мелкий озноб заставлял дрожать все тело, и изнутри подступала тошнотворная слабость. Агеев попытался было задремать, но тело не могло уснуть. Внутри Агеева словно образовалась пустота, в которую он падал и не мог удержаться за скользкие края своего сознания.
Страх. К нему снова вернулся страх, снова что-то ледяное вынырнуло из темноты и захлестнуло сердце и мозг ледяной паутиной. Как тогда, под давящим светом фонаря, после того, как он убил… Тысячу лет назад. Все это было тысячу лет назад.