Под крылом - океан
Шрифт:
— Вместе с нами делят они трудности и невзгоды, радости и печали, обиды и потери, В критическую минуту всегда сохраняют они тепло, всегда приходят к нам на помощь! О вас, дорогие женщины, надо говорить стихами:
Вы — беззаветные подруги воина, Вы — образ верности, любви, многотерпения, Свой трудный долг несете вы достойно, Вам — наши праздничные поздравления!Голос его
Пока он говорил, все смотрели на Тамару и, наверное, думали: «Какой у нее прекрасный муж! Неважно, что немного постарше».
А она сидела опустив голову, и было заметно, как кровь подступает к ее лицу.
— За наших верных, любящих и преданных жен! — закончил Александр Иванович, но поклонился слегка в сторону «президиума», где сидел комсостав части.
Хрусталев не мог не отметить, что в самый разгар веселья Александр Иванович оставался совершенно трезвым. Просто молодец командир!
И почему это он, Андрей, вбил себе в голову, что держал ее счастье в своих руках? Вон какой у нее муж: и в работе горит, и слово может сказать, и отдохнуть умеет. Так что все справедливо.
Тем временем веселье раскручивалось своим порядком. Потихоньку распорядителя оттеснили от микрофона, начались стихи, песни, «президиум» разошелся по общим столам.
Не ожидал Хрусталев, что Тамара тоже пойдет к микрофону — петь.
С оркестром она сразу нашла общий язык и, пошептавшись с музыкантами, встала с микрофоном в руке на краю сцены. Запела — и зал притих. А из песни слов не выкинешь. Тамара просила, чтобы любимый позвал ее на свадьбу: «Посмотреть твою невесту позови». У Андрея в горле запершило. Подбежать бы к ней, уткнуться в колени и просить прощения. Такая была минута…
А Тамара уже спускалась со сцены, шла к своему благоверному.
Хрусталеву здесь нечего было больше делать. «Почему она не показала даже вида, что мы знакомы?» — думал он дорогой в эту новогоднюю ночь.
А вечером первого января неожиданно столкнулись в дверях магазина. Она выходила, Андрей входил. Он посторонился, давая ей дорогу. Очень шла ей эта шубка, вышитая какими-то узкими экзотическими завитушками, отороченная снизу белым мехом. Не раз представлял он их встречу, но чтобы так…
— Проводи меня, — коротко взглянула она через плечо, не останавливаясь, и Андрей не сразу понял, что это относится к нему. А сама направилась в сторону, обратную пятиэтажке, где она жила. Вот она, семейная жизнь: в левой руке — завернутая в бумагу селедка, в правой — капроновая, в крупную клетку, сетка, набитая продуктами.
Андрей невольно усмехнулся и пошел рядом. Свернув в проулок, Тамара вдруг остановилась.
— Я хочу, чтобы у нас все было до конца ясно, — холодно произнесла она. — О тебе мне все известно. А обо мне знай: я довольна жизнью. У меня хорошая семья, работа, ребенок. Больше мне ничего не надо.
— Ты не волнуйся, я ходить за тобой не буду, — ответил
— Я знаю. — И что-то повернулось в ее душе: «А ведь действительно не будет ходить!»
— Все? — спросил Андрей.
— Все.
И пошла, вновь, как когда-то, почувствовав себя маленькой перед ним.
А он остался один. Так и не взял ее руки в свои, не посмотрел близко в глаза. Думалось, чувствовалось одно, а говорилось совсем другое.
12
Это было похоже на злую иронию: не успели они взять курс в «зону», отдышаться после взлета, как последовала команда:
— Сорок шестой, возвращаться назад! Снижение до «круга» — и посадка.
Ничего себе шуточки! Все-таки дошло наконец, что пора сворачивать полеты. Только Игнатьеву от этого легче не стало. Минут бы на десять задержаться на земле — и уже сейчас бы собирались домой.
— И кто только нами командует? — качал головой Александр Иванович. — Чем они думают?
Луна блестела над облаками бильярдным шаром. В ее свете видно было, как ругался, беззвучно шевеля губами, командир. И в самом деле, кому нужны такие эксперименты!
Хрусталев молчал. Игнатьев заметил, что сегодня его «правак» держится как-то отчужденно, видно, из-за их недавнего спора. А сошлись они в лобовой атаке прямо, надо сказать, из-за пустяка.
Не входило в планы Александра Ивановича портить дружбу со своим летчиком. Но Андрей сам задрался.
Был день наземной подготовки, летчики сидели в классе, каждый за своим столом — на школьный манер, и откровенно ждали звонка. Случаются у них такие минуты, когда полетов нет, все бумаги заполнены, а какие остались — не убудут, если полежат до завтра.
Коротая время, перебрасывались фразами, но общий разговор не клеился. Игнатьев, как старший, занимал место учителя и смотрел главным образом за тем, чтобы никто не ускользнул раньше времени.
И надо же было случиться, что в этот поздний час занесло к ним лейтенанта Палихова. Был он белоголовый, худенький, с бледным, вроде испуганным лицом. И смущался каждого слова: скажет — и заалеет красной девицей. Дружил он с Калашниковым из их эскадрильи, вот и зашел в гости.
Свежий да еще стыдливый — самое время поразвлечься. И можно не опасаться, что получишь щелчок по носу: такой травоядный был лейтенантик.
— А-а-а, корреспондент, заходи, заходи, дорогой! — оживился Александр Иванович.
Палихов работал пропагандистом в Доме офицеров и учился заочно в военно-политическом училище на журналиста, пописывал заметки.
— Что нового в прессе?
Года два назад, еще при бывшем командире части, Палихов как-то напечатал в газете заметку о матросской столовой. Что легло на сердце лейтенанту, то и описал: непорядок, мол, там, ложек-кружек не хватает, борщом постоянно в зале пахнет.
Какому начальнику понравится такая «шпилька»? А командир части крутой был мужик, из воевавших. Образование, правда, невысокое имел, но брал опытом.