Всяк, кто жил без крова,знает и без слов:ночью небо – прорва,а днем небо – кров:ипостась ли адаили рай хорош —ночью небо – правда,а днем небо – ложь.
«Хотя они безгрешны…»
Хотя они безгрешныи духом высоки,как в небесах скворешни —до гробовой доскиим надобна соблазнаиспытанная власть:быть ангелом опасно,поскольку можно пасть.
«Я еще не знаю, брат…»
Я еще не знаю, брат,сколь тенист Аид,сколь смолой своею аддо краев налит,но
давно звучит во мне,словно лейтмотив,ностальгия по земле,на которой жив.
«Ветер воющий по-волчьи…»
Ветер воющий по-волчьи.Среди бела дня – огни.Электрические ночи.Электрические дни,когда свет не поглощаетокружающая тьма,но как легкое отчайньев нем замешана сама.
«Весь иудаизм твой, предвечный Господь…»
Весь иудаизм твой, предвечный Господь,есть лишь Откровения крайняя плоть.Весь социализм наш, трехзначный Господь,был лишь Откровения крайняя плоть.Неверия плод надкусивши, Господь,Твой нынешний люд – только крайняя плоть.
«Ах, Сирах, впрямь не жаль ведь…»
Ах, Сирах, впрямь не жаль ведьнам заклинателя,когда его ужалитослушница-змея —смеется созерцатель,а я своей стезейиду, как заклинатель,ужаленный змеей.
«Я три года жил среди…»
Я три года жил средиБеловежской пущии средь окружающейтосковал среды —даже чем красивей лес,поляна ли – тем пуще —об огромном городе,где-то впереди.Никакой не урбанист,но тем ведь и печальней —без теорий – просто тактосковать во сне,на проклятом ли явухоть по Ново-Песчанойиль по Горьковско-Тверскойгранитной кривизне.Нагляделся я болотпод Пинском – это доля,это рок, а не земляи не водоем.Я согласен с куликом,и не напрасно поленазвано Куликовым, —за ним же отчий дом.Нет, березок лапать мынапоказ не будем,свою дурь исконнуюпробивать в закон —кто по городам скучалсильнее, чем по людям,без которых город сампусть и незнаком.
«Как объятые счастьем двое…»
Как объятые счастьем двоевдруг объятыми всей вселеннойощущают себя на миг лишь,но за миг этот жизни ложьвсю отдашь той же необъятной,той же длительной и нетленнойледяной пустоте, к которойв одиночку всю жизнь идешь.
«Не в новом районе…»
Не в новом районе,не в дальнем краютаежном – нет, язаблудился в раю,где дерево жизнисредь чащи в ночиот древа познаньяподи отличи.
Ода на сорокалетие возлюбленного брата
«И навсегда простились с небытьем».
А. Ахматова
Чрез изуверство иль веру, но люди не зрябратства отвека взыскуют, взыскуя добра:кровью Господней иль ближнего кровью хотя бкровно по-братски навеки связаться хотят.Несть же замены насущнейшей этой нужде,ибо без братства живут они в кровной вражде,ибо ничто не связует их крепче, родней:дети уходят из лона своих матерей;Авель Адамом и Каин Адамом рожден —рознь породивши, Адам понимает: не онсоздал их, чуя в жене сокровенный обман,что за порок первородно ему богодан.Сводится к братству людская тоска по родству:хочется сыну и хочется старцу-отцулибо сынами единого Господа стать,либо, сыскав Богоматерь (единую мать),чистого братства безгрешно достичь. И не зря:братству земному основа – та кровь, что земляпервый раз выпила из человеческих ран…Братство земное стоит на крови, словно храм.Пусть
же любовь от себя укрывается в скит.Дружеством Иов по горло коростное сыт.Узами братства да свяжем развал наших дней —связи отвека отраднее нет и трудней.Брат, сорок лет, как мы братья – за этот же срокпустошь свою Моисей, наконец, пересек.И оттого ль, что запомнил младенчески янесколько лет твоего с нами небытия,я понимаю яснее, за что же мы пьемв день твоего расставанья с небытием:празднуем мы бесконечной пустыни конец,а не начало слепое. Не так ли, отец? —вечным молчаньем слова мои днесь подтверди,сына поздравь с мирозданием – алаверды.
«Три раза ты приснилась мне, но первый раз коварно…»
Три раза ты приснилась мне, но первый раз коварно:когда к смеющейся тебе я было прикоснулся,как рыба, обернулась ты моей подружкой прежней,и смех твой простодушный стал ее злорадным смехом.Когда же ты решилась вновь присниться мне, я былоуже смеющейся тебя коснулся, но внезапнопрозрел и вынырнул из сна, как из пучины – рыба,но долго слышался в ночи твой смех, как день, невинный.Когда ж ты в третий раз пришла тревожить сон мой грешный,и я смеющейся тебя не «было», а коснулся,не тело обнял я, а смех бесплотный и беззлобный,устами тронув не уста – какой-то детский лепет.
Без одиночества
Про одиночество я врали самому себе скорее —я – человек, и слишком малдля одиночества – имеядрузей и братьев, Галатею,был одинок я не вполне,но я был одинок пред НЕЮ:со смертью всяк наедине.Тогда ЕДИНСТВОМ называля одиночество кичливо.Но одиночество – развал,предательство, забвенье, либотакое царственное диво,какое не под силу мне.Передо мною кружка пива:со смертью всяк наедине.Но я тогда от счастья велсчет одиночеству. В итогеего и вправду я обрел,но только как иголку в стоге.А мне б рассчитывать о Боге,которого я был извне…Снег отрясая на пороге,со смертью всяк наедине.Вот снег тот вправду одинок.Но мы-то здесь, но мы-то дома.За нами щелкнувший замокзвучит, как музыка, без взлома.И мы беседуем. Истоманедугов, бед – души на дне.И там же жмется аксиома:со смертью всяк наедине.Зима все злее, видит Бог,зима – мерзавка, недотрога.И мы сошлись на огонек,диковинный в ночи – нас много,но одиноки мы убогои в единении, занебез одиночества – без Бога —со смертью всяк наедине.
4
«Не в высях простертых…»
Не в высях простертых,а где-то у наскак прежде, растет он,растет про запас —пусть гол и безлюден —не там и не тут —но ангелы лютыерай стерегут.
«Все движения природы…»
Все движения природыстоль незримы – ни частицмы не видим, ни микробынам своих не кажут лиц.Но гляди – девица… Мы с нейчуть знакомы, но ей-ей —неподвижнейшие мысли —под игрой ее кудрей.
«Хоть сыплется струйкой…»
Хоть сыплется струйкойточнейший песок,хоть станет разлукойи мелкий поток,о коем Державинили Гераклит,когда жизни жаль им,толкуют… Но влитв движенье первичныйпокой. И извне,но вечность статичноймерещится мне.
«Грамотность нужна нам, блядь…»
Грамотность нужна нам, блядь,поголовная, как стадо,чтобы всякий мог, коль надо,но донос, а написать.Грамотность нужна нам, блядь,вездесущая, как атом,чтоб не Пушкина – куда там,но повестку прочитать.