ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы
Шрифт:
Зуевцы быстро двигались прямо по полевой дороге, проходящей метрах в двухстах от леса. Партизаны же засели почти на их пути, в большой группе кустарника, примыкавшего одним краем к лесной опушке и заполнявшей в этом месте более половины пространства между лесом и дорогой.
Не ожидая встретить здесь противника, зуевские дозорные слишком поздно обнаружили партизан в кустах напротив дороги, но двигающийся отряд все же успел залечь в придорожную канаву. Партизаны открыли бешеный огонь из автоматов, который, однако, не мог причинить лежащим в канаве сколько-нибудь существенного вреда. Зуевцы начали отвечать редкими выстрелами из винтовок. Никто не заметил сгоряча, как и когда ехавшие вслед за зуевским отрядом две подводы — обоз ударного отряда — повернули оглобли и ускакали прочь.
Часа через два бесплодной перестрелки партизаны предложили зуевцам сдаться, им ответили дружным залпом, хотя ударному отряду и приходилось уже подумывать об экономии патронов. Перестрелка продолжалась. Партизаны боялись зайти к зуевцам с тыла по совершенно открытой местности. Но зато они приволокли откуда-то миномет. Скоро дорога и канава покрылись
Такую картину застали сильные подкрепления, вызванные из деревень крестьянской самообороны своевременно ускакавшим назад обозом. Тихо и незаметно подошли они под прикрытием леса с той и с другой стороны к месту сражения и стали быстро устанавливать пулеметы для ведения перекрестного огня по кустам. Им в это время казалось, что в придорожной канаве почти никого уже не осталось в живых; в действительности же к этому времени там было всего только двое легко раненых в руки.
Кусты — плохая защита от пулеметного огня. Обстреливаемые с флангов из пулеметов, а с фронта из винтовок партизаны в полном беспорядке бросились в лес, где попали в заранее поставленную, конечно, на пути их предполагаемого отхода засаду. Это был разгром. Недаром загнала отцовскую лошадь младшая дочка Зуева, которая первой прискакала в деревню на одной из сопровождавших ударный отряд подвод.
С этого времени зуевский ударный отряд не выезжал уже на операции без ротного миномета, взятого у партизан. Все трофейные автоматы пошли на вооружение новой команды автоматчиков, сформированной Зуевым несколько позднее из партизанских перебежчиков.
Итак, весной, летом и осенью 1943 года труды и заботы группы все время перемежались с огорчениями и скорбями. Каким-то образом Гестапо узнало о наших связях с партизанами; весьма вероятно, что об этом было сообщено с советской стороны через агентуру, работающую на обе стороны. Сразу же заварилась страшная кутерьма. Мы не знали точно, что известно Гестапо; я постарался прямо и открыто объяснить фельдкомендатуре суть дела и в подтверждение своих слов предоставил уже готовый к тому времени в письменном виде проект лагеря для «раскаявшихся партизан». Увы, нашего барона — фельдкоменданта — уже не было тогда в Полоцке. Гестапо настаивало на аресте всей группы. Военные власти, однако, понимали, что для этого нужно сначала разоружить крестьянскую самоохрану. На этом основании фельдкомендатура категорически возражала против арестов. В результате все дело было передано на рассмотрение смешанной воинской комиссии из представителей штаба армии и фельдкомендатуры. На наше счастье, туда попали культурные и доброжелательные люди; они вынесли нам только порицание за слишком самостоятельные действия и прекратили дело. Но проект был при этом, конечно, окончательно загублен.
Едва успела кончиться история о нашей связи с партизанами, как пришел указ об эвакуации. Он свалился как снег на голову. Очевидно, усилившиеся атаки большевиков на Витебск или какой-нибудь неожиданный прорыв красных вызвали у немцев самые сильные опасения. Весь округ всполошился. О кровавой бане, которую устраивают большевики для местных жителей после «освобождения», знали уже все [126] . Если партизаны и их родственники еще рассчитывали как-то на свои заслуги перед батькой-Сталиным, то у остальных граждан не было ни надежд, ни иллюзий [127] . Немцы предоставляли для желающих эвакуироваться жителей железнодорожные составы; людей направляли в Ригу. Наплыв желающих был колоссальный. Сотрудники всех главных русских учреждений работали над составлением списков и день и ночь и прямо-таки валились с ног от усталости. Поезда один за другим уходили в направлении на Двинск, увозя сотни и тысячи людей. Принуждения к выезду в тот период не было. Всем разрешалось брать с собой довольно много имущества. Эвакуирующиеся крестьяне оставляли ежедневно около железнодорожной станции десятки запряженных лошадей, которых они бросали, садясь в поезд. Вести животных не разрешалось. План эвакуации был рассчитан примерно на две недели. За первую неполную неделю из самого города Полоцка успело выехать около 4 тыс. жителей. О количестве выехавших крестьян судить очень трудно.
126
Так, например, после стремительного захвата Невеля 6 октября 1943 частями 3-й Ударной армии генерал-лейтенанта К. Н. Галицкого в считанные дни были убиты не только все застигнутые врасплох в городе служащие вспомогательной полиции и добровольческих восточных формирований, но и члены их семей, пожарные, вольнонаемный персонал при немецких частях и учреждениях, часть железнодорожных рабочих и т. д. После эксцессов в Невеле значительная часть местных партизан, участвовавших в операции и оказавших поддержку наступавшим войскам 3-й Ударной армии, перешла на сторону отрядов крестьянской самообороны в районе Полоцка. К сожалению, документы политотделов, военно-судных органов и ОКР «СМЕРШ» воинских частей и соединений, участвовавших в захвате Невеля, до сих пор находятся на закрытом хранении.
127
Секретарь военного трибунала Армавирского гарнизона Северо-Кавказского фронта (на 1943) Я. Айзенштат после войны вспоминал: «Только военный трибунал Армавирского гарнизона рассмотрел тысячи дел о старостах, полицаях и жандармах, действовавших на Кубани. Дела рассматривались не только в Армавире, но и на выездных сессиях трибунала в станицах Успенская, Новокубанская, Гулькевичи, Лабинская и других. Дел было столько, что они не размещались
И вдруг эвакуация кончилась так же неожиданно и быстро, как и началась. Очевидно, благоприятные перемены на фронте принесли в город приказ о ее полном прекращении. Те, кто успел уехать, больше не вернулись, и город потом получал от них через фельдкомендатуру многочисленные письма из Латвии. Все люди устроились на работу по вольному найму и жили более или менее удовлетворительно. Те же, кто не успел уехать, остались, и остались прочно. Остались еще почти на целый год, до июня 1944 года, когда произошла вторая, и последняя, эвакуация перед окончательным занятием Полоцка советскими войсками.
Этот последний период оккупации, т. е. вторая половина зимы и весна 1944 года, был во многом не похож на все предыдущее время. После осенней частичной эвакуации 1943 года, так неожиданно возникшей и так неожиданно прекращенной, всем стало сразу как-то особенно ясно, что немцам приходит конец и они очень скоро уйдут из России.
За это говорило все. И неуклонное приближение фронта, и беспрепятственный рост партизанского движения, с которым немцы совсем перестали активно бороться, и откровенные высказывания самих немцев, конечно, в частных, конфиденциальных разговорах. Но самым убедительным симптомом приближающегося конца было то, как немцы распустили вожжи управления оккупированной территории. Давно ли они с болезненной ревностью оберегали все прерогативы своей хозяйской власти, считали долгом всюду совать свой нос и вообще — держались так, как будто бы они устраиваются в Белоруссии навсегда. После осенней эвакуации все это сразу переменилось. Немцы, конечно, продолжали заниматься делами, но лишь по инерции, вяло и неохотно. К специфически русским делам они потеряли почти всякий вкус и интерес. По всему было видно, что жадная душа колонизатора покидает еще двигающееся, но уже холодеющее тело оккупации.
Гражданское население, которого после прекращения эвакуации оставалось в городе тысяч 14–15, понемножку разбегалось. Кто хотел уходить к партизанам, делал это почти открыто: грузили на подводы наиболее ценное имущество, забирали целиком семьи «со чады и домочадцы» и уезжали утром на рассвете «в неизвестном направлении». Аргумент партизанствующих был самый понятный и простой: «Лучше вернуться обратно в город вместе с победителями, чем ожидать расправы НКВД дома в качестве побежденных». Опять же, если окажется, что расправа с гражданским населением будет слишком сурова или бессмысленно несправедлива, то в город можно будет и совсем не возвращаться, а остаться пока в лесу или же пытаться переехать на жительство в какое-либо другое место.
Здесь можно прибавить, что во время наших дальнейших переговоров с партизанами уже весною 1944 года последние неоднократно высказывали то же самое намерение остаться на нелегальном положении после возвращения красных. Отсиживаясь в относительно безопасном месте, люди хотели посмотреть со стороны, действительно ли сдержат большевики обещания, данные народу во время войны [128] . У многих партизан было также и другое, не менее существенное соображение в пользу политики выжидания. Под влиянием беззастенчивой советской пропаганды против своих же собственных союзников, Англии и Америки, все ожидали тогда скоро [начала] новой войны, войны между «англо-американцами» и Советским Союзом. В этом последнем случае антибольшевистски настроенным партизанам не имело смысла слишком спешить с выходом из леса: Америка пользовалась тогда огромной популярностью, все симпатии были на ее стороне.
128
С лета 1942 в работе с местным населением партизаны стараются избегать упоминаний о колхозной системе. Новгородский историк Б. Н. Ковалёв, специализирующийся на изучении оккупационного режима в достаточно традиционном для советской историографии ключе, все-таки подчеркивает, ссылаясь на архивные документы УФСБ РФ по Брянской обл.: «Некоторые пропагандисты [партизан] по собственной инициативе говорили о том, что "после войны колхозов не будет; если разобьем немцев, народу послабление будет”». Однако в воспоминаниях советских граждан, переживших оккупацию в самых разных регионах, многократно встречаются свидетельства об обещаниях и распространенных надеждах на послевоенное «послабление», которое так и не наступило.
Весьма характерно, однако, что в это тревожное переходное время из города к партизанам ушло очень немного народу, всего лишь несколько десятков человек. По отношению ко всему населению города это составляет совершенно ничтожный процент — приблизительно] полпроцента.
Значительно больше народа уплывало постепенно в Западную Белоруссию. Люди отправлялись туда как бы временно, под видом посещения родственников, закупки продуктов и тому подобного, и оставались навсегда. Это делалось как законно — с пропуском по железной дороге, так и не законно — без пропуска, пешком. В Западную Белоруссию или просто в «Западную», как говорят в Полоцке, ушли многие десятки, чтобы не сказать сотни, семейств. В процентном отношении это должно составить не менее 5–6 %.