Шрифт:
У Ильи Ильича, человка не только съ всомъ, но и съ большими заслугами на томъ поприщ, которое онъ избралъ, сошелся подъ новый годъ маленькій кружокъ пріятелей. Все это были очень извстные, очень почтенные и очень пріятные люди, давно уже составившіе себ положеніе въ петербургскомъ обществ. По возрасту они принадлежали приблизительно одному поколнію, въ одно и то же время вступили въ жизнь, и вся ихъ дятельность протекла на глазахъ другъ у друга.
Сошлись они въ этотъ вечеръ у Ильи Ильича потому, что онъ считался какъ бы центральнымъ лицомъ въ ихъ кружк. Отъ мстъ публичныхъ увеселеній они уже давно отказались, а встртить новый годъ въ клуб имъ не хотлось.
Изъ столовой, гд за легкимъ ужиномъ были выпиты обычные тосты и совершился
– Вотъ, господа, – сказалъ Илья Ильичъ, усаживаясь въ глубокое, мягкое кресло, – вс мы искренно пожелали другъ другу счастья, какъ чего-то общеизвстнаго, не требующаго подробныхъ поясненій. Да между нами и не могло быть иначе, потому что вс мы до извстной степени одинаково смотримъ на вещи, и вс одинаково избалованы жизнью. Да, да, конечно избалованы, потому что всмъ намъ шибко везло, вс достигли цлей, къ которымъ стремились, а что касается до матеріальныхъ благъ, то хотя насъ здсь только пять человкъ, а въ совокупности мы представляемъ собою милліончиковъ этакъ десять, или двнадцать…
– Хе-хе, можетъ быть, можетъ быть… – подтвердили гости.
– И тмъ не мене, – продолжалъ Илья Ильичъ, – хотя вс мы по совсти должны сказать, что прекрасно устроили свои длишки, и что благопріятствующая судьба рдко отворачивала отъ насъ свой капризный ликъ, но тмъ не мене, говорю я, въ жизни нашей несомннно были моменты, или случаи, которые каждый изъ насъ считаетъ самыми счастливыми, исключительными, такъ что передъ ними блднютъ вс остальные наши успхи и утхи. Не правда-ли, господа? Если каждый изъ насъ пороется въ памяти, то непремнно отыщетъ въ своемъ прошломъ что нибудь такое, что озарило всю жизнь, и до сихъ поръ стоитъ передъ глазами, какъ самое лучезарное воспоминаніе.
Гости помолчали, куря сигары и отхлебывая изъ стаканчиковъ Drapeau am^erican. Первымъ заговорилъ Петръ омичъ, господинъ съ длиннымъ лицомъ, очень толстымъ носомъ и маленькими сластолюбивыми глазками.
– Что меня касается, то мн не надо рыться въ памяти, – сказалъ онъ. – Счастливйшій эпизодъ моей жизни заключался въ томъ, что я разомъ, одной колоссальной спекуляціей, удвоилъ свое состояніе. И раньше, и посл того мн случалось спекулировать съ большим успхомъ и на бирж, и въ другихъ длахъ, но удвоить состояніе за одинъ разъ – не удавалось. Если вы ожидали отъ меня какого нибудь интереснаго разсказа, то прошу извинить: мое дло въ факт, а фактъ – въ двухъ словахъ.
– Безспорно, фактъ стоитъ хорошенькаго разсказа, – засмялся Илья Ильичъ. – Но вы подали отличную идею: не найдется ли у кого нибудь исторіи, цлой исторіи о счастливйшемъ эпизод своей жизни? Себя, къ сожалнію, я долженъ устранить: моя исторійка очень коротка, и ничего занимательнаго не представляетъ!.. Какъ вамъ извстно, я былъ съ самаго начала благопріятно поставленъ въ матеріальномъ отношеніи: отецъ оставилъ мн порядочное состояніе, у жены оказалось великолпное имніе на юг. Такимъ образомъ, погоня за матеріальными благами мало увлекала меня. Я сосредоточилъ все свое честолюбіе на служебной карьер. И вотъ, счастливйшимъ моментомъ моей жизни былъ тотъ, когда меня назначили директоромъ канцеляріи. Признаюсь, обаяніе власти, самостоятельнаго положенія, вншняя обстановка докладовъ, пріемовъ, и пр. – все это кружило мн голову. Сквозь всю важность своего ранняго величія я, кажется, готовъ былъ смотрть влюбленными глазами на каждаго своего подчиненнаго, до послдняго курьера включительно. Эта пріятная одурь наполняла меня съ мсяцъ, и я безъ всякаго колебанія долженъ сказать, что то былъ счастливйшій мсяцъ въ моей жизни. Ну, а потомъ… потомъ начались разочарованія. На второй мсяцъ я уже зналъ, что самый симпатичный изъ моихъ подчиненныхъ пустъ какъ гнилая тыква и ни для какого дла не годенъ, а за самымъ способнымъ изъ нихъ надо ежеминутно «глядть въ оба». Обаяніе притупилось, и вс дальнйшіе свои служебные успхи я встрчалъ уже съ полнымъ равнодушіемъ.
– Очередь,
– Что до меня, – заговорилъ сидвшій съ нимъ рядомъ Павелъ Александровичъ, наружность котораго не представляла ровно ничего замчательнаго, то я считаю счастливйшимъ днемъ моей жизни тотъ, когда я расплатился со своими долгами. Не Богъ всть сколько ихъ у меня было, но когда я достигъ впервые равновсія въ своемъ бюджет, я почувствовалъ себя такимъ счастливымъ, словно во второй разъ на свтъ родился. Посл уже никакія удачи не радовали меня до такой степени.
Илья Ильичъ, во время наступившаго молчанія, слегка вздохнулъ.
– Изъ нашего дружескаго обмна своими самыми счастливыми воспоминаніями нельзя не заключить, – сказалъ онъ, – что вс мы, господа, порядочные матеріалисты. Служебные успхи, и затмъ деньги, деньги и деньги, много денегъ, милліоны денегъ – все это очень важно, но и очень прозаично. Хотя мы и старички, или почти старички, но очевидно стоимъ совсмъ впереди вка.
– Прекрасное положеніе, на мой взглядъ, – замтилъ жизнерадостный Аполлонъ Ивановичъ.
– Не оспариваю, но… Впрочемъ, господа, кругъ нашихъ воспоминаній еще не законченъ. Нашъ добрйшій Иванъ Матвевичъ еще не разсказалъ намъ своей исторіи. За вами очередь, Иванъ Матвевичъ!
Тотъ, котораго звали Иваномъ Матвевичемъ, былъ пожилой человкъ представительной наружности, съ чертами лица какъ будто нерусскаго типа, съ густою шапкою давно засеребрившихся, коротко остриженныхъ волосъ. Въ отвтъ на обращенные къ нему со всхъ сторонъ взгляды, онъ вынулъ изо рта сигару и сказалъ:
– У меня, дйствительно, есть маленькая исторія, но она очень не похожа на вс предъидущія, и я, право, сомнваюсь, умстно ли будетъ ее разсказывать?
– Непремнно, непременно, безъ отговорокъ! – подхватили вс.
– Держу пари, что исторійка будетъ романическаго свойства, – вставилъ Илья Ильичъ.
Иванъ Матвевичъ слегка наклонилъ въ его сторону голову.
– Вы угадали: счастливйшій эпизодъ моей жизни, дйствительно, носитъ романическій характръ. Не удивляйтесь, это было давно, боле двадцати лтъ назадъ. Я былъ молодъ, въ волосахъ ни одной серебряной нитки, и если память меня не обманываетъ, я считался среди пріятелей юношей съ такъ называемой интересной наружностью…
– Помнимъ, – перебили одни.
– Вримъ, – подхватили другіе.
– Для точности надо прибавить, что я тогда только что начиналъ свою карьеру, богатствомъ не обладалъ, а напротивъ, терплъ очень чувствительныя неудачи, которыя и раздражали меня, и оскорбляли, и подтачивали энергію. Становилось подчасъ такъ скверно на душ, что хоть въ воду. Вы, господа, сами этого не испытали, но можете себ представить, что значитъ цлый рядъ глупыхъ, безсмысленныхъ, незаслуженныхъ неудачъ… И вотъ, среди такихъ-то обстоятельствъ, я, представьте себ, влюбился. Предметомъ моей страсти была женщина, главное обаяніе которой заключалось въ томъ, что она была несчастна. Мать ея давно умерла, отецъ женился вторымъ бракомъ. Бдная двушка выросла въ загон; мачиха ее не любила, завидовала ея красот, и постаралась поскоре спихнуть ее замужъ. Мужъ оказался негодяемъ; спустилъ въ два года ея небольшое приданое, и сталъ обращаться съ нею самымъ недостойнымъ образомъ. Сто разъ я заставалъ ее въ такомъ нервномъ разстройств, что не трудно было понять ея положеніе. Какъ ни странно, но это обаяніе несчастія дйствовало на меня еще сильне, чмъ ея красота: до такой степени много тонкой, чудной души чувствовалось въ ея умньи переносить свою участь. Ко мн она относилась благосклонно, но я даже и мечтать не смлъ, чтобы моя страсть могла быть раздлена.