Шрифт:
Тайный совтникъ Мошковъ сидлъ въ своемъ великолпномъ кабинет, въ самомъ радостномъ расположеніи духа. Онъ только что вернулся изъ канцеляріи, гд ему подъ величайшимъ секретомъ шепнули, или скоре, мимически намекнули, что новогоднія ожиданія его не будутъ обмануты. Поэтому, смнивъ вицмундиръ на тужурку, онъ даже закурилъ сигару изъ такого ящика, въ который позволялъ себ запускать руку только въ самыя торжественныя минуты своей жизни.
Въ передней раздался звонокъ, и затмъ слуга, войдя въ кабинетъ, доложилъ, что какая-то барышня желаетъ его видть.
– Барышня? – удивленно протянулъ Мошковъ.
– Точно
– Проси, – приказалъ, пожимая плечами, хозяинъ.
Въ кабинетъ вошла двушка лтъ двадцати, средняго роста, стройная, одтая въ очень приличный драповый жакетъ и черную шляпу съ маленькимъ крыломъ, отливавшимъ зеленоватымъ блескомъ. Она вошла тою походкой, какую пріобртаютъ боле или мене воспитанныя барышни, и на ходу приподняла вуалетку, при чемъ руки ея оказались въ перчаткахъ.
– Извините, пожалуйста, что я ршилась васъ безпокоить; у меня есть большая, очень большая просьба къ вамъ… – проговорила она довольно пріятнымъ голосомъ, наклонивъ и быстро поднявъ голову.
– Прошу садиться. Съ кмъ имю честь говорить?
Постительница оглянулась и сла недалеко отъ окна. Уже приближались раннія декабрьскія сумерки, и въ комнат было не очень свтло. Но у Мошкова было отличное зрніе, и онъ, прищурившись, внимательно разглядывалъ гостью. Разглядывалъ – и въ то же время любовался. Потому что это была очень недурненькая двушка, съ худощавымъ оваломъ лица, интересными срыми глазами и маленькимъ, тонко очерченнымъ ртомъ. Она была очень блдна, почти до прозрачности, но эта блдность шла къ ней, отвчала общему впечатлнію ея наружности.
– Я вамъ назову себя, если вы будете имть снисхожденіе выслушать меня, – заговорила она, осторожно прислоняясь къ спинк стула. – Если-же вы отнесетесь равнодушно къ тому, въ чемъ заключается мое… дло, тогда зачмъ вамъ моя фамилія? Поэтому, позвольте мн быть пока только – Полиной Дмитревной. Хорошо?
Тонкія губы ея чуть-чуть улыбнулись, тогда какъ все лицо сохранило серьезное, даже печальное выраженіе.
– Очень хорошо, Полина Дмитревна… – отозвался хозяинъ, и тоже улыбнулся. – Объясните-же, чмъ я могу служить вамъ?
– Ахъ, это не легко. Знаете, я можетъ быть съ четверть часа стояла подъ вашею дверью, прежде чмъ позвонить. Но то, что я уже слышала о васъ, и какой-то инстинктъ… все подсказывало, что я должна сдлать эту попытку. И я ршилась: будь что будетъ, а другаго ничего нтъ…
– Вы обо мн слышали? отъ кого? – спросилъ Мошковъ.
– Я объясню потомъ, вы все узнаете. Но сначала… Да, сначала… Но это такъ тяжело, такъ непривычно… Когда я подумаю, что вы можете не поврить хотя одному моему слову, я заране вся сгораю отъ стыда.
Она прижала об ладони къ лицу, узкія плечи ея чуть замтно вздрогнули. Ея манеры, ея голосъ, вся вншность ея до такой степени говорили за нее, что Мошковъ почувствовалъ внезапное участіе къ ней. «Ясно, она будетъ просить денегъ; это глупо, но… иногда дйствительно ничего больше не остается», мелькнуло у него въ голов.
Ему захотлось облегчить ей объясненіе.
– Я, кажется, догадываюсь… обстоятельства заставили васъ встртиться съ нуждой? сказалъ онъ какъ можно ласкове.
Она отняла, руки отъ лица и посмотрла на него какъ-бы ободреннымъ взглядомъ.
– Я васъ удивлю, но я скажу правду. Я не испытываю матеріяльной нужды въ томъ смысл, какъ это
Голосъ ея все слаблъ – затрудненное дыханіе мшало ей говорить. Мошковъ нсколько даже растерялся, опасаясь, чтобъ она не разрыдалась, не впала-бы въ истерику.
– Имйте ко мн довріе, я заране общаю вамъ помощь, какую могу оказать, – сказалъ онъ. – Можетъ быть, ваши обстоятельства такого рода, что я въ состояніи помочь вамъ своимъ служебнымъ положеніемъ? У меня связи, вліяніе… Постительница печально покачала головой. – Нтъ, нтъ. Я разскажу вамъ свою исторію. Слушайте…
И какъ-бы овладвъ собой, она начала разсказывать. Но затмъ волненіе опять осилило ее, голосъ сталъ прерываться, она нсколько разъ пріостанавливалась, принималась плакать. Мошковъ, слушая ее, все боле находился во власти чувства жалости, вторгавшагося ему въ душу.
Исторія, которую она разсказала, была самая обыкновенная. Отецъ ея умеръ, когда она была еще ребенкомъ. Мать, оставшаяся съ небольшими средствами, сумла дать ей приличное воспитаніе, но года три назадъ умерла, и она перешла жить къ тетк, женщин очень небогатой, эгоистичной и взбалмошной. Эта тетка съ самаго начала тяготилась ею, попрекала каждымъ кускомъ, такъ что жизнь ея обратилась въ настоящую каторгу. Она все это терпла, покорялась, но въ послднее время тетка стала принуждать ее выйти замужъ за ея бывшаго любовника, который ей противенъ до отвращенія. На эту жертву она никогда не согласится. Она бросилась искать себ мста, занятій; посл долгихъ поисковъ ей почти удалось наконецъ – въ правленіи одной желзной дороги ей общали посл новаго года вакансію. Мсто хорошее, 50 рублей жалованья. Но тетка, узнавъ объ этомъ, пристала къ ней пуще прежняго, и грозитъ вышвырнуть ее на улицу, если она сейчасъ-же не дастъ своего согласія на бракъ. Завтра послдній срокъ, завтра ее вытолкаютъ за дверь. И вотъ, она должна ршиться. Чтобы спасти себя, ей нужны деньги. Не очень много, но грошевыя подачки ей не помогутъ. Надо обезпечить себя на мсяцъ, на полтора, до перваго полученія жалованья. Рублей пятьдесятъ, или семьдесятъ пять – меньшей суммой перебиться невозможно.
– Теперь вы знаете мое положеніе, – продолжала Полина Дмитревна, слегка красня отъ волненія; – скажите, что мн оставалось длать? Я понимаю, что придти къ чужому человку и расчитывать на подобную помощь – нелпо, глупо. Мн не обязаны врить, меня скоре всего могутъ принять за авантюристку, за одну изъ тхъ просительницъ, которыя передъ праздниками шляются по квартирамъ богатыхъ людей, разсказывая всмъ одну и ту-же плохо придуманную сказку. Я даже скоре всего именно этого и ожидаю. Но по квартирамъ я ходить не буду. Я пришла къ вамъ, потому что знаю васъ по слухамъ, и потому что больше никого не знаю. Если вы меня прогоните, я не удивлюсь. Я буду знать, что мн больше ничего не остается. Я выйду замужъ, а тамъ… будь что будетъ.