Под осенней звездой
Шрифт:
Мы шли час за часом, ноша у нас была легка, и мы, двое бродяг, еще не знали друг друга, нам было о чем поболтать. Позади осталась одна лавка, потом другая, и в вечерних сумерках мы увидели шпиль приходской церкви.
По привычке я хотел и тут заглянуть на кладбище и сказал:
– А не заночевать ли нам здесь?
– Что за глупости! – сказал Фалькенберг. – Сена полно во всяком сарае, а прогонят из сарая, лучше уж спать в лесу.
И он снова пошел вперед.
Ему было за тридцать, он был высок ростом и хоро шо сложен, но слегка сутулился и носил длинные, закру ченные книзу
Мы пришли на какой-то хутор, где собаки встретили нас лаем, и, поскольку там никто еще не ложился, Фаль кенберг попросил позвать кого-нибудь из хозяев. Вышел молодой парень.
– Не найдется ли для нас работы?
– Нет.
– Но ведь изгородь у дороги, того и гляди, упадет, не хотите ли ее поправить?
– Нет. Уже осень, сами сидим без дела.
– А можно у вас переночевать?
– К сожалению…
– Хоть на сеновале…
– Нет, там спят служанки.
– Вот сукин сын, – пробормотал Фалькенберг, ухо дя со двора.
Мы пошли без дороги, через лесок, присматривая место для ночлега.
– А что, если вернуться на этот хутор… к служан кам? Может, они нас не прогонят?
Фалькенберг поразмыслил.
– Нет, собаки залают, – сказал он.
Мы дошли до выгона, где паслись две лошади. У од ной на шее болтался колокольчик.
– Хорош хозяин, у которого лошади пасутся без присмотра, а служанки спят на сене, – сказал Фалькен берг. – Вот мы сейчас прокатимся на этих лошадках.
Он поймал лошадь с колокольчиком, засунул в него пучок травы и мха, а потом уселся верхом. Моя лошадь была пугливее, и поймать ее оказалось не так легко.
Мы отыскали ворота и выехали с выгона на дорогу. Одно из своих одеял я отдал Фалькенбергу, а другое подстелил под себя, но уздечку взять было негде.
Все шло как по маслу, мы про e хали целую милю и были уже в соседнем приходе. Вдруг где-то впереди на дороге послышались голоса.
– Скачи за мной! – крикнул Фалькенберг, оборо тясь ко мне.
Но долговязый Фалькенберг недалеко ускакал, я видел, как он вдруг ухватился за ремешок, на котором висел колокольчик, и сполз вперед, цепляясь за лошадиную шею. Мелькнула нога, задранная кверху, и он упал.
К счастью, нам ничто не грозило. Просто двое влюб ленных бродили по дороге и говорили друг другу неж ности.
Мы ехали еще полчаса, а когда набили себе синяков и устали, слезли с лошадей да хлестнули их хорошенько, чтоб они бежали домой. Дальше мы снова пошли пешком.
«Га-га-га!» – послышалось вдали. Я узнал крик ди ких гусей. В детстве меня приучили стоять смирно, сло жив руки, чтобы не испугать гусей, которые тянулись над головой; этого зрелища я никогда не пропускал и теперь замер на месте. Чудесное и таинственное чувство шевельнулось в моем сердце, у меня захватило дух, я глаз не мог отвести от стаи. Вон они летят, словно плы вут, рассекая небо. «Га-га!» – раздается у нас над са мыми головами. И они величественно уплывают
Мы нашли наконец тихий хутор и славно выспались на сеновале; спали мы до того крепко, что наутро нас застали там хозяин и его работник.
Фалькенберг не растерялся и предложил хозяину уплатить за ночлег. Он объяснил, что мы пришли позд ней ночью и не хотели никого беспокоить, но пускай не думает, будто мы какие-нибудь мошенники. Хозяин денег не взял и даже пригласил нас выпить кофе на кухне. Но работы у него не было, уборка урожая давно закон чилась, и сам он со своим работником чинил заборы, ч тобы не сидеть сложа руки.
XIII
Мы скитались три дня, но не нашли никакой работы, а нам ведь надо было есть и пить, мы поиздержались и выбились из сил.
– Много ли у нас с тобою за душой осталось? Даль ше так не пойдет, – сказал Фалькенберг, и из его слов было ясно, что придется промышлять воровством.
Мы поразмыслили немного и решили, что там видно будет. О пропитании беспокоиться не приходилось, все гда можно стащить курицу, а то и две; но без денег тоже никак не обойтись, надо их как-то раздобывать. Так ли, иначе ли, а надо, мы ведь не ангелы.
– Нет, я-то не ангел небесный, – сказал Фалькенберг. – Вот на мне праздничная одежда, а ведь такую и в будни не всякий наденет. Я стираю ее в ручье и жду голый, покуда она высохнет, а когда она расползается в лохмотья, я ее латаю. Надо подработать и ку пить другую. Так дальше не годится.
– А Эрик говорит, что ты не дурак выпить.
– Щенок твой Эрик! Само собой, иногда я выпиваю. Есть да не пить – ведь это же тоска смертная. Давай поищем усадьбу, где есть пианино.
Я смекнул: «Если есть пианино, значит, усадьба бо гатая, там будет, чем поживиться».
Такую усадьбу мы нашли под вечер. Фалькенберг надел мое городское платье и велел мне нести мешок, а сам шел налегке, будто гулял. Он отправился прямо в комнаты с парадного крыльца и пробыл там довольно долго, потом вышел и сказал, что будет настраивать пианино.
– Что будешь?
– Тише ты, – сказал Фалькенберг. – Я не люблю хвастать, но мне приходилось уже делать такую работу.
И когда он достал из мешка ключ для настройки, я понял, что он не шутит.
Мне он велел дожидаться где-нибудь неподалеку, покуда он меня не позовет.
Коротая время, я стал бродить вокруг усадьбы, и, когда проходил под окнами, слышал, как Фалькенберг в комнатах ударяет по клавишам. Он не умел играть, но у него был хороший слух, он подтягивал струну, а потом ровно на столько же ослаблял. И пианино зву чало ничуть не хуже прежнего.
Я разговорился с одним здешним работником, со всем еще молодым парнем. Он мне сказал, что получает двести крон в год, да еще живет на хозяйских харчах. Встает он в половине седьмого утра и идет задавать корм лошадям, а в страдную пору приходится вставать в половине шестого и работать весь день, до восьми вечера. Но он не унывает и доволен тихой жизнью в своем маленьком мирке. Как сейчас вижу его красивые, ровные зубы и чудесную улыбку, с которой он говорил о своей девушке. Он подарил ей серебряное кольцо с золотым сердечком.