Под позолотой — кровь
Шрифт:
Любовь, конечно, зла, и полюбить можно и кого-нибудь из этих козлов. Тем более, что в наше суровое время пол в любви роли уже почти не играет, но Гаврилин как-нибудь уж отличает взгляд человека созерцающего от взгляда человека наблюдающего. Этих троих пасут совершенно откровенно. Почти также откровенно, как и эти трое пасут Дашу.
И за всеми ними внимательно наблюдает суперагент Гаврилин, который всех видит, а сам остается… А сам остается в дураках, потому, что за ним тоже наблюдают. Гаврилин изобразил улыбку и помахал Марине рукой. Нужно делать хорошую мину при плохой игре.
– Три с минусом, – сказала Марина, устроившись напротив Гаврилина.
– Три с минусом за что?
– За улыбку.
– Я сегодня зубы чистил.
– Я не об этом, тут у тебя все порядке и на вид и на вкус. Радуешься не слишком искренне.
– Серьезно? Тогда я попробую еще раз.
– Три.
– Добавьте хотя бы плюс, тетя учительница.
– Плюс к оценке – это крест на знаниях ученика. Это я тебе как бывшая учительница говорю.
– Серьезно? Ты была учительницей? И по какому предмету?
– Не по тому, что ты подумал. Русский язык и литература. И со времени своей учительской карьеры великолепно определяю ,куда именно смотрит ученик, и чем у него сейчас забита голова.
До каких пор все это будет продолжаться, грустно подумал Гаврилин. До каких пор ему будет отводиться роль ученика? И самое обидное, что Марина совершенно права, и улыбка вышла довольно кислая, и Гаврилин с трудом удерживался от того, чтобы перевести взгляд с лица Марины на Дашу и наблюдателей.
Марина вздохнула и пересела на полукресло слева от Гаврилина:
– Теперь ты сможешь наблюдать за ней, не вертя головой. Делай вид, что смотришь на меня.
– Спаси… Что?
– У тебя очень забавное выражение лица, когда ты удивляешься, – без улыбки сказала Марина.
– Ты очень наблюдательная.
– Жизнь такая, заставляет. Вот только не пойму, что тебя сейчас больше волнует – она или эти трое?
– Или вот тот, четвертый.
– Этот пусть тебя не волнует, – не оборачиваясь, чтобы посмотреть на этого четвертого, сказала Марина, – это человек Грека.
– А по мне – хоть турка, – Гаврилин вспылил и сам себе поразился – очарование Марины на него не действовало. Или просто не было этого очарования? Или, может, он просто слишком устал за этот безумный день? Грустно, но факт – с либидо у него проблемы. Или это у женщин либидо, а у мужиков тогда что? Не стоит о грустном.
– Повторяю, – это человек Грека, – он сюда привез этих троих. О даме он не в курсе.
О даме он не в курсе. Это хорошо. Это очень хорошо. Хотя, о чем именно он не в курсе.
– Ты такой забавный! Налей девушке коньяка.
– Что ты имеешь в виду?
– Коньяк, прямо перед тобой.
– Я не об этом.
– Все равно, налей, а я тебе пока расскажу сказку.
– Может быть, все-таки, без сказок. Ты можешь говорить проще?
– Проще? Ну а если проще, мне нужно понять, кого из вас мне выгоднее продать – тебя или ее? Так проще?
– Гораздо. Тебе сколько налить коньяка?
Мусор держал пистолет в опущенной руке прислушиваясь к звукам доносящимся из сарая. Сопения не слышно – далеко, но тихо ходить Вася не может, сволочь неуклюжая. Лязгнуло и покатилось ведро, несколько секунд тишина и со скрежетом упали лопаты. Кинутый невнятно заматерился – ушибло бедненького. Это же он там в темноте лазит, без света.
Мусор облизал губы – жарко. В груди, наконец, затлела льдинка. Сейчас. Сейчас все произойдет. Вот стукнула крышка багажника. Еще раз. Да что он там, багажника захлопнуть не может? Идиот. Мусор внезапно почувствовал слабость в ногах и спиной прислонился к калитке. Во рту пересохло, и губы будто стянуло солью. Все-таки заволновался старший лейтенант. Неужели боюсь, подумал Мусор, неужели все-таки страшно отправить на тот свет мудака со сломанным носом?
Не спуская глаз с ворот сарая, Мусор присел и нашарил возле своей ноги сумку. Неужели вот даже ради этого он не может убить этого ублюдка, о котором никто даже слова хорошего не скажет на похоронах?
Нет, он сможет, сможет. Он не боится этого. Не от того вовсе, не от страха все сжалось внутри у Мусоргского. Не от страха, понятно?! Он хочет этого, он так хочет этого, что даже низ живота свело сладкой судорогой. Мусор поднял пистолет и прицелился в темный квадрат ворот сарая. Еще секунда. Еще…
Вначале стали видны ноги Кинутого в стоптанных тапочках и линялых, почти белых в неверном свете луны, спортивных штанах. Кинутый медленно шагнул вперед, и лунный свет выхватил из темноты белую майку. Голова еще оставалась в тени, когда Кинутый остановился. Ему было плохо видно силуэт Мусора, мешала тень от забора и свет луны, но то, что Мусор вроде бы присел, Вася заметил.
– Игорь Иванович, – неуверенно спросил Кинутый, – что с вами?
Мусор попытался ответить, но пересохшее горло не пропустило слов. Мусор медленно выпрямился, скользнув спиной по доскам калитки. Ствол тоже скользнул вдоль фигуры Кинутого и остановился напротив того места, где должна быть голова. Лунный свет на нее не падал, и Мусору показалось, что ее там вообще нет, что выпущенная пуля просто пройдет сквозь темноту над Васиными плечами и ударит в доски сарая.
– Что с вами? – повторил Кинутый, не двигаясь с места.
– Ни-че-го, – по слогам выдавил из себя Мусор, – иди сюда.
– Ладно, – сказал Кинутый и сделал еще два шага. Ему было страшно, и это был не обычный его повседневный страх от встречи с участковым. Другой страх, древний, инстинктивный страх смерти поднимался из глубины его мозга и Вася не мог его осознать, он только чувствовал, как темное и холодное заполняет его сердце, сжимает сердце и подталкивает его вверх, к горлу. Кинутый механически поднял руку к горлу. Все было странно. И Мусор вел себя непонятно, и тень какая-то странная падала на пыль двора. Тень Мусора была полностью скрыта тенью от забора, но что-то выступало занее, что-то продолговатое и почему-то страшное.