Под прикрытием Пенелопы
Шрифт:
Тут позвонили в дверь…
На пороге – конопатый мальчуган из соседнего дома, где живёт и друг Вовка Ожёга.
– Твоего Жогу лупят! – выпалил он. И Мироша, схватив с вешалки куртку, побежал вслед за конопатым.
Так уже было однажды: этот же конопатый прибегал… Кто он, кстати? Надо узнать, мелькнуло в голове. Почему второй раз? Нет ли какого подвоха?.. В прошлый раз, к примеру, за Мирошей следом выскочил отец и подстраховал. Мироша тогда разбил руку о зубы Ямы и Шычи, верховодивших местной шпаной… Что-то будет
Вовка сидел на лавочке у подъезда, один. На скуластом лице его блуждала неизбывная печаль, намного превышавшая размеры ссадин и фингал под глазом. Мироша хорошо знал эту особенность своего друга – впадать в длительный ступор растерянности и безразличия к окружающему. Так что прежде, чем утешать или воодушевлять его на какое-либо действие, следовало вывести из этого состояния. Мироша сел рядом. Конопатый сосед пошмыгал носом и скрылся в кустах палисадника.
– Кто этот рыжий? Ещё в прошлый раз хотел спросить.
Вовка медленно поворачивается к Мироше всем корпусом, но глаза наполняются осмысленностью не сразу.
– Этажом выше живёт, – говорит, наконец. Пошевелил распухшими губами, добавил:
– Как идёт мимо, обязательно в дверь звонит. Выхожу – никого. Ладно, думаю. Намазал кнопку снадобьем… оно, пока сырое, безвредное, но когда высыхает, то взрывается. От прикосновения. Отец научил, он же химик… Вот Лёшка и надавил… Я выглядываю, а он сидит у дверей и глазами лупает.
– Кто тебя бил? – не давая ему опять уйти в себя, спрашивает Мироша.
Вовка прижимается грудью к своим расцарапанным коленкам и делает вид, что рассматривает носки ботинок. Его заметно лихорадит. На скулах перекатываются желваки, вместе с этим шевелятся почему-то уши.
– Я могу сказать, – высовывается из кустов рыжий сосед. – Кисель прокисший и его компашка. Пятеро их было.
– Знаешь, о чём я думаю, – говорит Мироша, поразмыслив.
– Ну, – откликается Вовка через минуту-другую.
– Я думаю, что вот Яма и Шича никогда уже не станут нас задирать после того, как мы им задали трёпку… Почему?
Вовка поворачивает голову и вопросительно смотрит снизу вверх.
– А всё потому, – поясняет Мироша. – Врагу не сдаётся наш гордый варяг!
Вовка снова разглядывает землю у себя под ногами, сопит носом.
– Так и с Киселём надо, – говорит Мироша. – Мы ведь знаем, где они живут.
– И что? – уши у Вовки перестают двигаться.
– Мы их будем отлавливать по одному. Они впятером на тебя напасть не постеснялись? Не постеснялись.
– Я с вами, – подаёт голос из кустов конопатый Лёшка.
У дверей квартиры Первого Мироха глянул на побледневшего Вовку, сурово сказал:
– Звони!
Вовка потянулся было к звонку, но опустил руку:
– Щас, погоди.
Тогда Мироша позвонил сам.
Первый – а это был лопоухий Кисель, предводитель «компашки» – открыл почти сразу и очень удивился:
– О-у! – Но тут же
– Ничего! – ответил Мироша и ударил. У Киселя подкосились ноги, он рухнул между косяком и дверью на колени и прикрыл голову руками.
– Пошли дальше, – дёрнул Мироша Вовку за рукав.
Второму, третьему, четвёртому и пятому Вовка звонил уже сам. Сам же и бил…
После этого, действительно, Кисель забыл о себе напоминать. И только уже, будучи взрослым, Мироха узнал, что тот погиб от финки – в приятельской разборке».
И тут Ефима Елисеевича потянуло побывать в той части города, где прошло его детство. Потянуло так, как если бы кто за рукав ухватил. И песенка зазвучала при этом: «Где эта улица, где этот дом, где эта барышня, что я влюблён…»
Однако надо было садиться на автобус, который он плохо переносил по причине специфического запаха (и почему другие машины пахнут иначе – разве не такого же устройства их двигатели?), который перевёз бы его по мосту через реку, потом долго тряс по избитой бетонке – это был отдалённый район; странно, что он вообще считался городским. По всему, было бы точнее назвать его посёлком или предместьем…
Но собрался.
И вот приехал… и что? Да ничего особенного… в том смысле, что зря, очевидно, приехал. Всё преобразилось в дурную сторону. Даже пустырь меж двух высоковольтных линий электропередач, где мальчишками играли в футбол, оказался теперь не тем впечатляющим и заповедным некогда пространством, а неприглядным захламлённым полигоном человеческой деятельности – с горловинами погребов там и сям, как будто кротовьи холмики обезобразили прекрасно утоптанное множеством детской обувки поле.
Дом, в котором он жил, зиял высаженными окнами, за ним торчали огромными головёшками остатки от сараев – ещё чуть-чуть, говорило всё, и Миронов вообще мог не отыскать того места, где произрастало его детство и отрочество.
И что? Зачем явился? Что ты хотел увидеть? Чего ожидал? Какие эмоции-чувства хотел пережить? – такие вот банальные вопросы возникали в голове, как пузырьки, и, как те же пузырьки, пропадали-лопались, не получив в душе ни отклика, ни даже намёка на какую-либо мысль. Лишь в носу пощипывало, как от нарзана…
Он присел под голым клёном на брошенный ящик от посылки, предварительно стряхнув с него снег. Проник настороженным взглядом в притаившуюся узорчатую тень от густо переплетённых ветвей – точно в ожидании какой-то встряски или подсказки, после чего из этого воздуха могло выпасть нечто вроде хлопьев памяти. И вдруг увидел он через кустарник обшарпанный угол полусгнившей завалинки… И дальше картинка за картинкой, образ за образом стали менять друг друга без всяких усилий с его стороны. Мир детства ожил сам собой, словно вернулся, вошёл в него, найдя калитку или тайный лаз.