Под сенью Святого Павла: деловой мир Лондона XIV — XVI вв.
Шрифт:
Появление коммерческого кредита, который включал в себя и денежный, и товарный кредит, связано с возникновением раннекапиталистических отношений. Необходимость его в условиях расширяющегося товарооборота, по мнению М.М. Ябровой, была обусловлена целым рядом обстоятельств, в первую очередь несовпадением времени производства товаров и возможности их реализации: у одного купца может накопиться значительное количество товаров для продажи, у другого как раз в это время нет денег, нет необходимых наличных средств, а вместе с тем, он заинтересован в приобретении данного товара{692}. Основной чертой коммерческого кредита, независимо от того, было ли это денежное или товарное кредитование, являлось то, что он никогда не использовался для личного потребления, всегда шел в производство, в расширение торговли. Роль коммерческого кредита состоит в том, что он позволял ускорить реализацию товаров и весь процесс оборота капитала.
В
113
Для сравнения: в середине XIV в. в Венеции коммерческий кредит находился на уровне 8%, а ростовщический — 24%. (см.: Карпов С.П. Кредит в системе итальянской торговли в Южном Причерноморье XIII–XV вв. // Византийский временник. М., 1988. Т. 49. С. 40–49). В.И. Рутенбург показал, что в среднем уровень процентов по ссудам и прибылям флорентийских компаний в XIV в. составлял 15%. (см.: Рутенбург В.И. Очерк из истории раннего капитализма в Италии. Флорентийские компании XIV в. С. 69).
Интересна также жалоба торговца предметами роскоши и олдермена Джона Миддлтона, которую он подал в лондонскую мэрию в апреле 1421 г. на суконщика и олдермена Филиппа Мэлпеса. Суть жалобы заключается в следующем: 11 октября 1418 г. Джон Миддлтон, испытывая острую потребность в деньгах, договорился через иноземного посредника Николаса Мартина из Лукки с Филиппом Мэлпесом о займе на 80 ф. на 6 месяцев. В это время и истец, и ответчик находились в Кале. Однако Филипп отказался ссужать деньги до тех пор, пока Джон не предоставит достаточный залог. Не видя иного выхода, находясь «в нужде и тревоге», Миддлтон решил выбрать, как он сам полагал, «меньшее из зол» и передал обвиняемому 140 кусков шерстяной и 113 кусков прочей ткани в качестве залога уплаты 115 ф. по истечении 6 месяцев. Выяснилось, что по прошествии этого срока Филипп Мэлпес продал ткань, оставленную под залог, на сумму 115 ф. и «обратил деньги в свою пользу». Джон Миддлтон, со своей стороны, просит признать условия сделки, а следовательно, и саму сделку несправедливыми{695}.
Содержание данного документа позволяет отметить, что перед нами так называемая залоговая форма кредита на довольно короткий срок и под весьма высокий процент: за полгода он составлял 43,75%, т. е. за год — 87,5%. Стоимость залога превышает величину долга — явление, свойственное ростовщичеству, хотя перед нами, несомненно, коммерческий кредит. Видимо, такие условия сделок не были общепринятыми и распространенными в рассматриваемый период — в противном случае, вряд ли появилась бы подобная жалоба. К тому же в коммерческом кредите залог, превышающий или даже равный сумме кредита, был просто бессмысленным: консервировать в виде залога товары не имело смысла. М.М. Яброва считает, что только на ранних этапах развития коммерческого кредита возможна была такая практика: коммерческий кредит несет в себе заряд нового, и это является основной его характеристикой, но на ранних стадиях ему свойственны черты, заимствованные у более примитивных форм кредитования{696}.
Во многих письмах Сели от XV в. содержатся жалобы на недостаток наличных денег, на отказ продавать товары без немедленной уплаты наличными{697}. В таких условиях и сами купцы-олдермены зачастую вынуждены были прибегать к услугам кредиторов. Торговец предметами роскоши и олдермен Хэмо де Годчеп 23 ноября 1340 г. признал долг в 13 ф. 8 ш. 9 п. оружейному мастеру Николасу Клерку. Возможно, Хэмо де Годчеп не оплатил какое-либо оружие, сделанное для него Николасом Клерком. Любопытно, что этот долг был покрыт за счет ежегодной ренты в 6 ф. 6 ш. 8 п. от неких помещений{698}. И это не единственный факт, когда олдермены расплачивались по долгам рентами и недвижимостью. В частности, ювелир и олдермен первой трети XIV в. Роберт ле Брэт на погашение долга оставил сдаваемое в аренду помещение{699}. А торговец рыбой Роберт де Эли, олдермен того же периода, вынужден был завещать всю лондонскую собственность, включая сдаваемые в аренду помещения и
Приведенный выше материал источников позволяет отметить, что для оплаты долга олдермены передавали заимодавцу ренты с недвижимости или саму недвижимость. Возможно, представители крупного купеческого капитала Лондона предпочитали оставлять денежные средства для расширения торгово-предпринимательской сферы деятельности и скорее расставались с недвижимой собственностью. Не исключено также, что между олдерменами и заимодавцами могли быть заключены какие-либо сделки, а ренты и объекты недвижимости стали своеобразной формой их оплаты. Не будем забывать о том, что в тот период именно недвижимость в городе служила гарантом платежеспособности, к которому довольно часто обращались.
Нередко мы сталкиваемся с практикой так называемых «дарений», а фактически покрытия долгов за счет продажи недвижимости или уплаты ренты с нее. Например, в ноябре 1371 г. Ричард Тарк, торговец рыбой, «подарил» Адаму Фрэнси на 10 лет ежегодную ренту в 40 ш. с собственности, находящейся на пристане, в счет погашения задолженности в 25 ф.{703} В июне 1368 г. Фрэнси «подарили» на два года ежегодную ренту в 10 ф. с помещений в районах Корнхилл и Брод-стрит в счет выплаты долга в 40 фунтов. Дарителем стал свечной мастер Джеффри де Уэствик{704}. В ноябре 1368 г. плотник Джон Бергхолт передал Адаму ренту в 5 ф. с домов на Корнхилл в счет долга в 20 ф., который должен быть выплачен на Рождество 1369 г.{705}
Особое значение с XIV в. приобретает деятельность лондонских олдерменов по удовлетворению финансовых потребностей королевской власти в Англии. Уже Эдуард I (1272–1307) поставил в центр своей внутренней политики взаимоотношения с собственным крупным купечеством, связанным с торговлей шерстью. К этому короля вынуждала потребность в деньгах, которую на тот момент уже могли удовлетворить английские финансисты: примерно до середины XIV в. субсидирование короны осуществляли в основном иностранные купцы и банкиры, прежде всего итальянцы. К указанному времени некоторые английские купцы нажили крупные состояния, а, участвуя в финансировании правительства короля, приобретали еще более широкие возможности для обогащения, получая значительные привилегии. В 1309 г. суконщик и олдермен Джон де Линкольн и некоторые другие лица получили 152 ф. 19 ш. таможенных пошлин на шерсть, шкуры и прочие товары за займ, предоставленный Эдуарду I{706}. Размер займа, к сожалению, не известен. Вероятно, он был несколько меньше названной суммы, ибо она включала и процент.
Коренным образом положение изменилось при Эдуарде III (1327–1377): к концу его правления английские экспортные торговцы были уже почти так же богаты, как иностранные, чем постарался воспользоваться король{707}. В 1332 г. Джону де Палтни, олдермену и суконщику, и некоему Джеффри ле Ботлеру было разрешено получить из таможенных пошлин Лондона и Саутгемптона 1 тыс. 528 ф. 9 ш. 2 п. в возмещение денег, предоставленным купцам из Аквитании — кредиторам английского короля{708}.
«Памятные книги Лондона» упоминают о том, что в марте 1340 г. король запросил у мэра, олдерменов и «наиболее благоразумных и богатейших людей Сити» 20 тыс. ф.{709} 16 июня 1370 г. Эдуард III предоставил мэру и олдерменам столицы, среди которых — Джон Пайел, право на взимание пошлин с шерсти, шерстяных изделий и кожи в порту Лондона в счет покрытия 5 тыс. ф., ранее предоставленных королю{710}. А в апреле 1402 г. «мэру и общине Лондона» было предоставлено право сбора таможенных пошлин с шерсти, шерстяных изделий и кожи, экспортируемых через Лондонский порт, в возмещение двух займов королю на сумму в 2 тыс. марок{711}.