Под стягом Российской империи

Тумасов Борис Евгеньевич

— Жандармам видней, на то они и жандармы, государева опора.

— Может, кто из наших донёс?

— Не, из Петербурга жандарм...

Долго не могли успокоиться солдаты. Василий всё о Саушкине думал. Пришёл разводящий.

— Поспал, Дьячков? Ну, я чуток отогреюсь и отправимся Сухова сменять.

А Сухов в пикете совсем закоченел. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, всматривался, не проглядеть бы врага. Однако тихо вокруг, только шумит зимний лес. В такую погоду турок в деревнях отсиживался либо в землянках прятался. На Лысой горе османы костры жгли,

отогревались. Пальнут из пушек для острастки и снова затишье...

Ветер врывался на перевал, валил с ног. Ярко светил месяц, мороз продирал. Будто остановилось для Сухова время. С Лысой горы рявкнуло орудие и картечь с визгом расколола небо. На горе Святого Николая перекликнулись болгарские дружинники.

Прислонился Сухов к камню-валуну, закрыл глаза и как наяву перед ним давнее: мать привела его в деревне к бабке. Гудел лес за околицей, а он трясся от страха. Бабка поглаживала его по голове, успокаивала, под печью почёсывался, хрюкал от удовольствия поросёнок, в избе пахло хлевом... Бабка приговаривала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

Нежданно пришло к Сухову тепло, и он, сам того не учуяв, заснул. Пришли Дьячков с унтером, окликнули. Не отозвался солдат. Василий тронул Сухова, отшатнулся:

— Замёрз!

Разводной перекрестился:

— Ещё одного солдата Бог прибрал. Заступай в пикет, Дьячков!

Они двинулись к месту назначения форсированным маршем. Шипку покинули ночью, и уже через сутки полковник Клевезаль доложил Радецкому о выполнении приказа.

Орловцы поступили в подчинение генерала Домбровского, командира четырёхтысячного отряда, базировавшегося в городке с красивым именем Елена.

Здесь стояли Севский и Брянский полки, конные драгуны и другие части. Обозные фуры, санитарные двуколки запрудили площади и улицы.

Штаб южного отряда ставил перед Домбровским задачу: прикрыть Тырново, а в начавшемся наступлении принять участие в разгроме десятитысячной сливенской группировки врага.

Василию Дьячкову городок нравился узкими улочками, каменными домиками на высоком фундаменте под черепицей, несмотря на зиму, зелёными кустами самшита за оградами. После холодной и голодной Шипки жизнь у орловцев потекла тихая, спокойная.

Однако на войне затишье бывает временное. Видимость покоя притупляет бдительность, а недооценка противника зачастую влечёт ошибки, за которые платят дорогой ценой.

Так произошло ив Елене. Ни генерал Домбровский, ни его штаб не верили в возможность наступления турок на их направлении. Они даже не помышляли, что Сулейман-паша уже разработал план удара в стыке восточного фронта и Южной группы Радецкого, а острие турецкой стрелы пройдёт через Елену.

Даже сосредоточение турецких войск, о котором доносила конная разведка драгун, оставили без внимания.

Наступление началось ночью. В несколько раз превосходящие силы османов смяли аванпосты драгун и лавой накатились на русские траншеи. С двух сторон турки ворвались в город, кололи и резали сонных солдат.

Дьячков спал и видел сон, будто Поликарп Саушкин на покосе, рубаха белая, потом пропиталась. Вжикает литовка, сочная трава

под косой зеленью брызжет, ложится рядками ровными. Идёт Поликарп в траве по пояс, помахивает литовкой. Увидел Дьячкова, обрадовался:

— Становись, Василий, со мной в одном ряду, веселей будет.

А Дьячков ему в ответ:

— Нам велено Шипку оборонять.

— Кем?

— Тобой, Поликарп! Аль забыл, когда тебя жандарм уводил?..

Подхватился Дьячков, кругом стрельба, крики, схватил ружьё и на улицу. Увидел толпу солдат и полковника Клевезаля. Собрав сотни две стрелков, тот командовал:

— В каре, ребята! Пробиваться штыками!

Турки лезли на них силой несметной. Медленно отходили орловцы, отбивая наскоки османов. Вот уже и последние дома позади, Сулейман-паша послал два табора перекрыть путь отступающим.

Дьячков бился в первой шеренге. Исчезли страх и растерянность. Сначала мелькнула мысль, как такое случилось?

Смерть свою Василий принял достойно. Она пришла к нему, когда прорывались через турецкий заслон и расчищали дорогу уцелевшим в резне севцам, брянцам и спешенным драгунам...

Под утро к Елене подступили полки нарвских и ахтырских гусар, полк казаков. Конной атакой выбили турок из города, остановили наступление Сулейман-паши.

По поводу зимнего штурма Балкан в Главной императорской квартире устроили приём. На банкет званы были командующий Рущукским отрядом цесаревич-наследник, главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, военный министр, генерал Обручев, министр иностранных дел князь Горчаков с советником Жомини, румынский князь Карл с генералами, генералы свиты его императорского величества, иностранные наблюдатели и корреспонденты иностранных газет, прикомандированные к Дунайской армии.

Императора шумно поздравляли с успешным переходом российской армии через Балканы. Александр Второй выслушивал речи довольно, благосклонно посматривал на гостей.

Сидевший между военным министром и Обручевым, цесаревич-наследник, будущий император Александр Третий, горько усмехаясь, жаловался на свою военную долю:

— Так я и провоюю у Рущука. Ни я Мехмет-Али не задираю, ни он меня. В пору на стопочку друг к другу хаживать.

Обручев успокоил:

— Ваше высочество, если Рущукский отряд не принимал непосредственных боевых действий в этой кампании, то он сделал своё. Представьте: если бы не вы, Махмет-Али-паша, смяв генерала Радецкого, прошёлся бы по тылам Дунайской армии вплоть до Плевны. Имели бы мы сегодняшние победы?

— Конечно, — согласился цесаревич, — но кто в будущем вспомнит об этом? История сохранит имена Гурко и тех генералов, кои штурмовали Балканы. Знаете, встретил я однажды художника Верещагина. Накануне он побывал под Плевной и отправлялся на Шипку. Так вот, Верещагин и говорит: «Буду писать картины русско-турецкой войны и намерен отобразить гибель гвардейцев у Горного Дубняка. А на Шипке, продолжает, сделаю наброски к будущим картинам обороны перевала и подвигам генерала Скобелева...» Как видите, Верещагин не пишет Рущукский бивак...