Под властью пугала
Шрифт:
Но прохожий не заметил франк и прошествовал мимо.
Как только он миновал «приманку», дружно застучали молотки медников, загремел молот в кузнице, все спешили наверстать упущенное время.
– Не заметил, – заключил уста Хаджи, возвращаясь за стойку.
– Забавляются! – презрительно проговорил Петро. – Морочат людей.
– А что им еще делать-то? Работы все одно мало! – сказал Хамди.
– Застой кругом, – добавил Хаки.
Джемаль посмотрел на часы.
– Ну что, Скэндер, пошли?
– Пойдем.
Молотки вдруг снова умолкли.
– Не шевелитесь! – крикнул уста Хаджи.
К тому месту,
– Кажется, заметил, – воскликнул уста Хаджи.
Ходжа в самом деле увидел франк, резко остановился, но не бросился тут же его поднимать. Он сначала огляделся вокруг, не смотрит ли кто на него: господин Тефик что-то писал в амбарной книге, кузнец копался в груде железного лома, его ученик, чумазый до черноты мальчишка, дул в кузнечный мех, уставившись в потолок, медник обтирал тряпкой готовую посудину.
Ходжа уронил на землю четки и присел, чтобы вместе с ними незаметно поднять и франк, но, как ни странно, франка на месте не оказалось. Ходжа поднял четки и увидел, что монета лежит немного поодаль. Он снова посмотрел вокруг и, не глядя на франк, протянул руку, но рука ничего не нащупала – монета передвинулась еще на два шага. Он на четвереньках приблизился к ней, но она подпрыгнула у него перед носом и свалилась в открытый водосточный люк. Увидев, что франк поблескивает на дне, ходжа протянул руку, однако не достал – опустился на колени, сунул руку поглубже и вроде бы дотронулся кончиками пальцев, но опять ничего не вышло. Тогда ходжа лег на мостовую и стал шарить рукой в люке; чалма у него свалилась, обнажив лысину. Ну, еще немного. Но как раз в тот момент, когда ему показалось, что он нащупал монету и надо было только зажать ее в ладони, она вдруг выскочила из пальцев и подпрыгнула вверх, все выше и выше, и вот уже повисла у него перед глазами. Ходжа, раскрыв от удивления рот, приподнялся, двигаясь в едином ритме со странным франком, попытался встать, но уткнулся вдруг бородой в чьи-то черные шаровары, над которыми нависал круглый, как бочонок, живот. Франк исчез в руке торговца, насмешливо глядящего на ходжу.
– Что это ты ищешь, ходжа-эфенди?
– Э-э-э…
Это протяжное «э-э-э», выражавшее то ли вопрос, то ли удивление, а может, то и другое вместе, послужило сигналом к взрыву громового смеха. Хохотали мастера-медники, хохотал кузнец, захлебывался смехом его ученик, смеялись оказавшиеся поблизости прохожие, безудержно смеялся в своей кофейне уста Хаджи, вытирая глаза переброшенным через плечо полотенцем.
– Ну и провел же он его! Ну и провел! – сквозь смех повторял уста Хаджи.
Ходжа выпрямился и поспешно зашагал прочь, ругаясь сквозь зубы.
– Будьте вы все прокляты!
– Чалму, ходжа-эфенди, чалму забыли! – кричал ученик кузнеца.
Ходжа выхватил у него чалму и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы поскорее уйти от этого проклятого места.
– Пошли, – сказал Джемаль.
– Пойдем.
Они поднялись. Скэндер взял свой чемодан и попрощался с уста Хаджи.
– Счастливого пути и возвращайтесь в добром здравии! – сердечно напутствовал уста Хаджи.
IX
В деревне Роде, у болота, дни катились один за другим, однообразные
В те времена зимы поедали в Албании людей.
Кози с детьми перезимовал в том году с великим трудом, обнищал вконец; пришлось съесть даже семена, приготовленные к весеннему севу. Хорошо еще Лёни умел ставить капканы. Дождь ли, буря ли, он отправлялся в ночь из дому, пробирался по кочкам в глубь болота и расставлял капканы на диких уток и гусей. Многие из их деревни кормились таким способом. Еле-еле пережили крестьяне долгую зиму и немного приободрились лишь весной, когда потеплело, набухли почки и закудахтали куры.
В эту пору и начинаются происшествия, не очень значительные, но все же такие, которые нарушают монотонное течение дней. Не будь их, многим на старости лет и вспомнить было бы нечего.
Силя в ту зиму заметила, что старший брат стал спокойнее, рассудительнее. К ней он относился ласково, с любовью. Ни разу не повысил голоса, не прикрикнул, если и попросит о чем-либо, то всегда с улыбкой, мягко, приветливо. Раз в две-три недели он обычно отправлялся в город и возвращался ночью. В морозы, когда выдавалось свободное время, он садился у очага и читал, читал, шевеля губами, повторяя про себя слоги.
Однажды отец спросил:
– Что это у тебя за книги, Лёни?
– Это, отец, книги по истории.
– Что же ты их нам не почитаешь?
– Если хотите, могу почитать.
Так вошло у них в привычку проводить долгие декабрьские вечера у очага, слушая чтение Лёни, при свете закоптелой лампы, которую ставили на ящик и придвигали поближе к нему. Он читал медленно, время от времени останавливался и пояснял. На Вандё чтение нагоняло скуку, и он дремал на своей подстилке. Силя слушала с большим вниманием, Кози был доволен, что у него такой грамотный сын. Ему понравилась история про Скандербега, а еще больше про похождения Насреддина.
Однако Силя, которая никуда из дому не выходила, однажды заметила, что какие-то книги Лёни читает только тогда, когда остается один, а потом прячет их под застрехой.
Однажды она спросила:
– А почему ты прячешь книги?
Он в упор посмотрел на нее и ответил:
– Это книги запрещенные, Силя.
– Кто их запретил? – спросила она удивленно. Ей и в голову не приходило, что бывают запрещенные книги.
– Их запретило правительство.
– Почему?
– Потому что в них правда. Они открывают нам, беднякам, глаза, рассказывают, почему мы бедствуем и не можем выбиться из нищеты. Только смотри, никому ни слова, что у меня такие книги.
– И отцу?
– И отцу.
Она молча шила, а он снова принялся за чтение. Неожиданно она спросила:
– А если узнают, что у тебя такие книги, Лёни, что тогда будет?
– Меня посадят в тюрьму.
Она ошеломленно и испуганно взглянула на него.
– Что ты!..
– Не пугайся, Силя, не надо. Никто не узнает. Только сама никому не говори.
– Я?! Ни за что!
С того дня брат и сестра стали как-то ближе друг к другу, их объединяла тайна, известная только им двоим.
Иногда он пытался объяснить ей то, о чем читал, но она не понимала. Слушала, но потом качала головой.