Под заветной печатью...

Радченко Юлия Моисеевна

Итак, дружба царицы и философа продолжается, отношения самые идиллические.

Среди новых знакомых Дидро — незаурядная русская женщина Екатерина Романовна Дашкова, некогда ближайшая подруга Екатерины II, немало способствовавшая возведению ее на трон. Однако вскоре после победы заговорщиков Дашкова утратила дружбу молодой императрицы. Она, правда, осыпала Дашкову различными милостями, но предпочла держать бывшую подругу в отдалении. Лишь много лет спустя, в 1783 году, Екатерина назначит Дашкову президентом Петербургской Академии наук и Российской академии, и Екатерина Романовна вполне оправдает высокий титул «главы двух академий», проявив талант организатора и способствуя развитию русской науки и словесности. Однако и в ту пору, как прежде, «Екатерина Великая» будет опасаться прямоты, откровенности, неукротимости бывшей

подруги, «Екатерины Малой»: царица слишком любит лесть и подчинение; Дашкова же никак не может скрыть свою сильную, яркую, страстную натуру… И вот в 1770 году, в Париже, княгиня знакомится с Дидро: она совершенно очарована блестящим, парадоксальным умом философа и в свою очередь производит на него сильное впечатление. Оба оставили записи о своих встречах.

Дашкова: «Все семнадцать дней моего пребывания в Париже были для меня крайне приятными, так как я посвятила их осмотру достопримечательностей, а последние десять — двадцать дней провела всецело в обществе Дидро».

Дидро: «Провел с ней в это время четыре вечера, от пяти часов до полночи, имея честь обедать и ужинать, и был почти единственным французом, которого она принимала… Несмотря на погоду ноябрьскую, Дашкова каждое утро выезжала около девяти часов и никогда не возвращалась домой раньше вечера, к обеду. Все это время она отдавала осмотру замечательных вещей, картин, статуй, зданий и мануфактур. Вечером я приезжал к ней толковать о предметах, которых глаз ее не мог понять и с которыми она могла вполне ознакомиться только с помощью долгого опыта, — с законами, обычаями, правлением, финансами, политикой, образом жизни, искусствами, науками, литературой; все это я объяснял ей, насколько сам знал».

Мы, вслед за Пушкиным, как будто видим Дидро, с воодушевлением ораторствующего перед княгиней:

То чтитель промысла, то скептик, то безбожник, Садился Дидерот на шаткий свой треножник, Бросал парик, глаза в восторге закрывал И проповедовал…

Иногда кажется, будто беседуют единомышленники: ведь написал же Дидро о Дашковой, и, конечно, совершенно искренне, что она «ненавидит деспотизм и все проявления тирании». Тут бы впору восхититься Екатериной Романовной, если не вспомнить, что, будучи одной из богатейших помещиц в России, она ловко управляет своими тысячами крепостных!

Но и Дидро о том не забывает. Его серьезно волнует величайшая российская проблема — бесправие огромного количества людей, и он заводит с княгиней разговор о рабстве в России. Но Дашкова ловко уводит этот вопрос в сторону, утверждая, что «свобода без просвещения породила бы только анархию и беспорядок». Более того, она переходит в наступление, сравнивая крепостных со слепыми, живущими на вершине крутой скалы: пока они не подозревают о грозящей им опасности — живут вполне счастливо; но вдруг— прозрели, обнаружили пропасть, и беспечной жизни конец!

Вот как ловко вывернулась Дашкова из опасного положения! Однако Дидро продолжает спор в письме от 3 апреля 1771 года: «У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени — дух свободы. Первый поход против суеверия был жестокий и запальчивый. Когда же люди осмелились один раз пойти против религиозного рожна, самого ужасного и самого почтенного, остановить их невозможно. Если один раз они гордо взглянули в лицо небесного величества, вероятно, скоро встанут и против земного».

Вряд ли княгине могло доставить удовольствие предположение, что недалек тот день, когда ее крепостные восстанут. Между тем до пугачевского взрыва остается всего два года. И наверное, Дашковой вспомнятся пророческие слова философа, когда запылают помещичьи имения… Дидро окажется в Петербурге как раз в разгар пугачевского восстания, но с Дашковой не встретится, не доспорит. Они увидятся несколько лет спустя в Париже, незадолго до смерти великого свободолюбца. На его кончину Екатерина Романовна отзовется трогательными и, по-видимому, искренними словами: «Я очень любила в Дидероте даже и запальчивость его, которая была в нем плодом смелого воззрения и чувства; откровенность его, искренняя любовь, которою любил он друзей своих, гений его, проницательный и глубокомысленный,

участие и уважение, всегда им мне оказанные, привязали меня к нему на всю жизнь».

Поверим этим словам. Тем более что Дашкова была воистину женщиной незаурядной, блестяще образованной — как же ей было не восхищаться одним из умнейших людей того времени! Однако в непритворном преклонении Дашковой перед учением Дидро усомнился не кто иной, как Александр Сергеевич Пушкин. Читая «Записки» Дашковой, Пушкин обратил внимание на один эпизод: княгиня описывает посещение ею Лионского театра, где она купила ложу на спектакль, но, войдя туда, вдруг обнаружила там каких-то женщин, ни за что не пожелавших выйти. Дашкова называет их «наглыми», а поэт подчеркивает слово и на полях язвительно замечает: «Дидро, учитель и апостол равенства, которым автор восхищается, так бы не выразился». Дашкова благоговейно относится к Дидро, но из ложи тут же удаляется, не желая находиться рядом с «наглыми женщинами». Княгиня с почтением внимает речам философа о беззаконии деспотизма, о праве каждого человека на свободу, однако тут же прерывает беседу, как только речь заходит о крепостном праве, о ее личных рабах.

Так же ведет себя и Екатерина II. С одной стороны, бесконечные восторги по поводу вольнодумных сочинений, с другой — полное пренебрежение к советам…

Но в начале 1770-х годов царица еще изо всех сил старается обольстить ученого, ей нужно его имя, его помощь; и как будто затея удается.

Париж и Петербург

На Неве начинается как бы второй тур сближения разных величин — революционного философа и просвещенной самодержицы.

Собираясь в Россию по приглашению Екатерины, Дидро полагает, что будет несколько раз принят императрицей и получит возможность побеседовать с нею. Однако действительность превзошла самые смелые ожидания. Все дни, пока ученый гостит в «Северной Пальмире», двери кабинета Екатерины для него открыты. Беседы происходят с глазу на глаз. Императрица принимает Дидро с той простотой, которой она столь искусно владеет, когда хочет подчеркнуть свой демократизм: требует, чтобы не вставали при ее появлении, чтобы обращались к ней без титула. Дидро восхищен Екатериной и с восторгом заявляет, что у нее «душа Брута соединилась с обликом Клеопатры, потому что ее любовь к истине не имеет пределов, а в делах своего государства она разбирается как в своем хозяйстве».

И философ хочет разобраться в этой удивительной стране. С этой целью он задает царице восемьдесят восемь вопросов на самые разнообразные темы. Ответы императрицы чаще всего односложные — да, нет, иногда шутливые и обычно неискренние, лживые.

Дидро: Не влияет ли рабство земледельца на культуру земли?

Екатерина: Нет.

Дидро: Не ведет ли к дурным последствиям отсутствие собственности у крестьян?

Екатерина: Нет.

Дидро: Каковы условия между господином и рабом относительно возделывания земли?

Екатерина: Не существует никаких условий между землевладельцами и их крепостными, но всякий здравомыслящий хозяин, не требуя слишком многого, бережет корову, чтобы доить ее по своему желанию, не изнуряя ее.

Удалось ли Екатерине обмануть ученого? Вряд ли. Его острый, беспощадный ум помог многое разглядеть, понять в чужой стране.

Во время пребывания в Петербурге Дидро ведет для государыни Записки, по-видимому являющиеся изложением их устных бесед.

Одно только перечисление главных сюжетов свидетельствует о широком разнообразии тем, затронутых Дидро в беседах с самодержицей:

— о важности конкурса даже на первые должности империи;

— о театральных пьесах;

— о сыне императорского величества, великом князе;

— о школе для молодых девиц;

— о роскоши;

— о морали королей и так далее и так далее.

В Записках немало комплиментов в адрес Екатерины, но в то же время Дидро не собирается скрывать своих убеждений, как и не думает переодеваться в парадный придворный костюм. «Всякое произвольное правление дурно, — вынуждена слышать императрица. — Я не делаю из этого исключения и для правления властителя хорошего, твердого, справедливого, просвещенного». И в другой заметке: «Деспот, будь он даже лучшим из людей, управляя по своему усмотрению, поступает преступно».