Под заветной печатью...
Шрифт:
Позже, разыскав в старинной иркутской летописи рассказ об этом памятнике, узнаем, что стихи о русском Колумбе нанесены на «полуденную» (то есть южную) сторону: летописец ориентирует памятник по странам света, будто речь идет о скале или острове, открытом, Григорием Шелиховым, первопроходцем, мореплавателем Заметим: сам Гаврила Романович Державин, к тому времени уже знаменитый, отзывается на смерть Шелихова стихами: 53-летний поэт напечатал их в феврале 1796 года в альманахе «Муза».
Остается загадкой: написал ли он эти строки по собственному побуждению или по заказу. В пользу последнего предположения говорит слово «здесь» («Коломб здесь росский погребен…»), то есть с самого начала предполагается
Тема захватила поэта, он был воодушевлен ею, тем более что обращался к личности Шелихова не впервые.
Для образованного русского читателя конца XVIII столетия не составляло труда догадаться, к какому поэтическому предшественнику апеллировал Державин в первой строке своей эпитафии.
Ломоносов в знаменитой оде пророчески предвидел:
Коломб российский через воды Спешит в неведомы народы…Строки эти были сочинены в год рождения Шелихова, а Державин позднее, в своем экземпляре сочинений Ломоносова, исправил стихи таким образом:
Коломб наш — Шелихов чрез воды…В 1752 году Ломоносов опять возвращается к понравившемуся образу:
Я вижу умными очами Коломб российский между льдами Спешит и презирает рок.И снова рукою Гаврилы Романовича против этих строк примечание: «Пророчество, которое и сбылось чрез Шелихова».
Российский Колумб…
Сам Державин находил, что поэзией воздвиг себе памятник «металла тверже» и «выше пирамид». Епископ недоволен шелиховским монументом, что вознесся «выше алтаря».
Духовенству нелегко определить свое отношение к видным поэтам, ученым, просветителям, путешественникам. Прежде, 150–200 лет назад, еще могли осудить Бруно, Галилея, но теперь, на закате XVIII века, уже приходится считаться с успехами просвещения.
Колумб, Магеллан отправлялись в путь как будто бы только для того, чтобы подчинить новые земли своему королю и своей церкви; Григорий Шелихов, казалось бы, только приумножает власть и богатство российской императрицы и православных митрополитов, епископов…
Так-то оно так, но вдруг выясняется, что славные путешественники, кроме злата, пряностей, мехов, привозят домой один товар, который совсем не по сердцу ревнителям веры: этот товар называется знанием — знание о земле и народах, о животных и растениях, о движении светил, — то знание, которого не умели дать самые мудрые духовные наставники. И конечно же, не случайно, что эпоха Великих открытий совпадает с началом Великого вольнодумства; и разве «еретики», осужденные за новые астрономические идеи, рождены не тою же историческою почвою, что и открыватели Америки, Индии? И поэтому так настороженно принимают епископы и настоятели, казалось бы, радостные для них известия о новых племенах, обращенных в христианство, о пожертвовании заморского злата на божьи храмы. Ведь все громче звучат дерзкие речи, что для овладения морскими пространствами, кроме всегда рекомендованных молебствий, неплохо помогают такие плоды просвещения, как новые карты, усовершенствованные паруса, приборы. «Знание — сила», — признает еще за два века до Шелихова известный английский мыслитель Фрэнсис Бэкон, а победитель стихий чувствует себя все более сильным, все более зависящим от собственной головы и рук, нежели от божьего промысла.
Теперь, близ 1800 года, и Россия уже вот-вот будет подхвачена той исторической волной, которая (в силу разных условий) еще раньше захлестнула и увлекла развитые страны
Имя этой волне — капитализм.
Новая эпоха, новые хозяева, как мы теперь знаем, не отбросят религии и бога, но потребуют от церковников перемениться, приспособиться к новым обстоятельствам: отказаться, в частности, от того колоссального влияния, которое они имели в старинных феодальных монархиях.
Предчувствие перемен, боязнь нового — вот одна из причин, отчего так неприязненно толкует о славе «росского Коломба» иркутский епископ. Ведь, восхищаясь памятником, местные иркутские летописцы (продолжавшие рукописное повествование о городских событиях до начала XIX века!) отметили изображенные на нем «атрибуты» покойного, которые, «заключаясь в шпаге, картах, якорях с канатами, тюках с товарами, компасе и прочем, знаменуют его великие подвиги в мореплавании». Крест, Священное писание представлены слабо. Сама биография путешественника была как бы дерзким вызовом тому тихому, полусонному, застойному миру, в котором всегда был растворен «страх божий».
Из записей очевидца и некоторых сохранившихся семейных документов мы узнаем, что Григорий Иванович «произведен в свет от родителей, крайне умеренный достаток имевших», что, имея склонность к «коммерции», начал с малого: «сперва был приказчиком, а потом, приобретя капитал, сделался сам хозяином»…
В середине XVIII века в сухопутном захолустном Рыльске большинство жителей, наверное, и не слыхивало про Охотск, Камчатку, Тихий океан, а про Иркутск смутно знали, что это даль невообразимая.
Юный купец, вместо надежных и привычных орловских, курских, московских торгов, вдруг решается на необыкновенный риск, где выигрыш представляется редкой удачей, а потеря всего состояния делом естественным… Что подтолкнуло его? Случайно попавшаяся книжка о великих мореплавателях? Рассказ какого-нибудь возвращающегося из забайкальской каторги бродяги? Или, что наиболее вероятно, собственный неуемный, «рисковый» темперамент? Так или иначе, но 25-летний хозяин, возможно и моря никогда не видавший, подался на Восток, и дата — 1773, выделенная на полуденной стороне памятника, — это второе, сибирское, его рождение.
Нарушая хронологическую последовательность, та же надпись сообщает и о другом событии, которое, по замыслу заказчика, должно сразу бросаться в глаза: «Вступил в супружество года 1775».
В том году 27-летний Григорий Шелихов венчается в Иркутске с Натальей Резановой, красивой вдовой из видного сибирского рода, приносящей мужу и приличный капитал, и немалые связи.
Логика памятной надписи ясна — удачное супружество и, очевидно, как следствие его, успехи в коммерции, хотя даты напоминают, что начал свои дела Григорий Иванович еще холостым: он отправился далеко на Восток, соединясь с курскими купцами, братьями Голиковыми. Впрочем, в Иркутске у него оказалось много конкурентов, неразборчивых в средствах, а родство с Резановыми, конечно, помогло и в борьбе, и в объединении… Летописец явно сочувствует «истинному сыну отечества» Григорию Ивановичу Шелихову, который стремился объединить несколько враждующих капиталов, для чего и организует знаменитую Российско-Американскую (иногда писали «северо-восточную») торговую компанию.
Иркутск 1780-х годов — край света, куда только на второй месяц доходят известия о начале войны, заключении мира, переменах на троне. Город, через который идут на восток и возвращаются (а иногда не возвращаются) все участники великих географических открытий в восточных водах. Через Иркутск проводят в Нерчинские рудники партии особо опасных «государственных преступников». Столица Восточной Сибири, окруженная тысячами верст тайги… Но Григорий Шелихов рвется еще дальше, в края, откуда даже Иркутск представляется далеким, недостижимым центром — «Европой».