Подари мне себя
Шрифт:
— Ревную, — не скрывает он. — Ревную, и мне не нравится, что всякие к тебе прикасаются. Я видел, как он на тебя смотрит. Так на своего подчинённого не смотрят. Он раздевает тебя глазами. У меня руки чешутся, так и хочется врезать ему, чтобы не смел смотреть на тебя вот так, — рычит.
— Всё хорошо. Он ничего такого не сделал, — пытаюсь успокоить его. — Поэтому тебе не о чем беспокоиться. Хорошо, что мы с тобой сейчас встретились. У нас не получится послезавтра увидеться. Там что-то с Дашкой произошло. Ну, с той, что за тобой присматривала… Так вот, её смены раскидали
— Опять ставят тебе дежурства, — чувствую, как внутри него поднимается злость, и тут же провожу ладонями по его спине, плечам, успокаивая. — Соня, я тебе говорил, что мне это не нравится? — киваю. — Так вот, твою мать, мне это ни черта не нравится. Ты только вновь стала работать по своему графику, когда можешь отдохнуть нормально, и ничего, что из-за этого мы не могли остаться наедине. И вот опять твой график летит к чёрту.
Я отстраняюсь от него и призываю его вести себя чуть тише. Всё-таки мы в стенах больничного учреждения. И следует вести себя прилично. Да и я на работе, и мне следует идти заниматься своими делами, а не стоять тут в маленьком темном помещении. Но просто не могу от него оторваться.
— Тише, успокойся, пожалуйста, Егор. Я тебе говорила, что это моя работа. Я люблю и буду здесь работать, вне зависимости от того, какой у меня график и всего остального. Я клятву Гиппократа давала. И не могу отказаться от того, к чему так долго стремилась.
— Ты готова работать без выходных, пока в один прекрасный день в обморок не хлопнешься от переутомления? Да? — чуть повышает голос.
— Да.
— Глупая дура, — слетает с его губ, а я, не сдержавшись, ударяю его кулаком в грудь, хоть и понимаю, что для него мой удар — лишь так, мелкий пшик.
Но сделать с собой ничего не могу. Внутри поднимается возмущение и желание вновь его ударить. Потому что не нравится мне всё, что он говорит. Потому что я живу этим, этой работой — точно так же, как он своими грёбаными гонками.
Но при этом я не рискую так, как он, каждый раз во время гонки подвергающий опасности свою собственную жизнь.
Я бью его в грудь ещё раз и ещё, а он перехватывает мой кулак, заключая его в свою ладонь.
— Перестань. Ты маленькая глупая дурочка и не понимаешь, что я беспокоюсь о тебе.
— А ты не понимаешь, что для меня эта работа — жизнь, — пытаюсь вырвать из его захвата руку, но куда уж там — держит крепко, прижимает руку к своей груди. — Отпусти, — шиплю.
— Нет. Успокойся. Сегодня вечером я за тобой заеду. Ты работаешь как обычно?
— Да. И не надо за мной заезжать.
— Надо, — и вместе с тем быстро целует меня в губы, опаляя своим дыханием, и тут же отстраняется от меня и быстро выходит из комнаты.
Я же облокачиваюсь о стену, утыкаюсь в неё затылком, прикрываю глаза. Не хочу с Егором ругаться, но по-другому не получается, потому что он не слышит и не понимает меня. Словно мы разговариваем на разных языках.
Мне совсем не нравится то, чем он занимается, поскольку из-за этого его жизнь в любую секунду на гонках может оборваться, а ему не нравится, что
Всё это наталкивает меня на мысль о том, что мы с ним совсем разные. И в нашем случае противоположности не смогут притянуться. Мы слишком с ним разные. И, наверное, не сможем быть вместе.
От этих мыслей моё сердце сжимается, и неприятное чувство тянет, царапает, а душа не желает верить во все эти умозаключения.
Глаза щиплет от непрошенной соли, и одна слеза скатывает по щеке вниз, падая на рабочую форму. Закрываю ладонями лицо, запрокидывая голову чуть назад. Нужно успокоиться, взять себя в руки. Ни к чему, чтобы меня видели в таком состоянии.
Но сердце всё равно ноет и тянет — и ничего я с этим поделать не могу.
Глава 26
Соня
Смахнув с лица лишнюю влагу и взяв себя в руки, аккуратно выхожу из помещения. На горизонте никого, что меня радует. Прикрыв дверь, направляюсь в сестринскую, желая отыскать старшую медсестру и поговорить с ней.
Но девочки говорят, что она должна быть в своём кабинете. Там я и обнаруживаю Нину Михайловну.
— Здравствуйте, Нина Михайловна, — добродушно здороваюсь и улыбаюсь. — Лена сказала, что график изменился, а Герман Витальевич просил, чтобы я к вам зашла.
— Да, да, Сонечка, проходи, — улыбается она мне в ответ и приглашает сесть напротив её стола. — Даша взяла неделю выходных, поэтому мне пришлось разбросать её дни на вас.
— Я понимаю, — киваю. — Но что с ней случилось?
— Сказала, что по семейным обстоятельствам. Я не уточняла. Сама понимаешь, что это не моё дело, как и что там. Тем более дни она взяла за свой счёт.
Киваю, но всё равно мне это не нравится. Либо что-то задумала Крылова, либо у неё в действительности что-то случилось. Странная ситуация, почему-то я чувствую подвох.
— Так что там у меня с графиком?
— Да, собственно, ничего такого. Лишь пару раз тебе придётся выйти. Вот посмотри, — и подаёт мне лист бумаги, где начерчен график смен.
Но эти пару раз получаются почти сплошными выходами, всего с одним выходным. Мысленно чертыхаюсь. Но поделать тут уж ничего не могу. Старшая медсестра, как и сам Шестинский, моя начальница, и их приказы обжалованию не подлежат.
— Хорошо. Я вас поняла. Я могу идти?
— Да, Соня.
Я встаю и спокойно выхожу из кабинета Никольской, возвращаясь к своим обязанностям.
Через полтора часа иду на обед, хотя обедом это особо и не назовёшь. Но есть из-за последних новостей и неприятного разговора с Егором особо не хочется. Но всё равно стараюсь втолкать в себя кусок мяса и пюре — обед, который я приготовила вчера, а сегодня взяла еду с собой.
Рядом со мной, что-то рассказывая, сидит Лена, доедая свой обед. Я же никакого внимания на неё не обращаю, потому что все мои мысли сейчас направлены только в одно русло. И это не даёт мне покоя.