Поддельный шотландец. Дилогия
Шрифт:
III.
Вскоре послышался лязг цепей и отодвигаемых засовов; дверь была осторожно приотворена и немедленно закрыта за мной.
– - Ступай на кухню и ничего по дороге не трогай, -- сказал голос.
И пока человек, живший в доме, снова укреплял затворы, я ощупью добрался до кухни.
Ярко разгоревшийся огонь освещал комнату с таким убогим убранством, какого я в этой жизни ещё не видел. С полдюжины мисок и блюд стояло на полках;
Закрепив последнюю цепь, человек вернулся ко мне. Он был небольшого роста, морщинист, сутуловат, с узкими плечами и землистым цветом лица; ему могло быть от пятидесяти до семидесяти лет. На нем был фланелевый ночной колпак и такой же халат, надетый сверх истрепанной рубашки и заменявший ему и жилет и кафтан. Он, очевидно, давно не брился. Лет ему, по всей видимости, было не так уж и много, не больше чем мне в прошлой жизни. Даже странно, как в таком возрасте можно так органично выглядеть такой вот старой развалиной.
– - Ты проголодался? -- спросил он неискренне, и взгляд его забегал на уровне моего колена. -- Можешь съесть вот эту кашу.
Я сказал, что не настолько голоден.
– - О, -- сказал он, -- это отлично. Тогда я доем, а вначале выпью эля: он смягчает мой кашель. Да, кстати -- я твой дядя, брат твоего отца.
В ответ на эти слова я просто молча кивнул.
Он выпил около полустакана, все время не спуская с меня глаз. Затем быстро протянул руку.
– - Давай письмо, -- сказал он.
Я молча сунул руку в котомку и отдал ему запечатанный конверт. Затем сел на колченогий табурет и начал рассматривать огонёк свечи, стоявшей на столе. В это время дядя мой, наклонясь к огню, вертел письмо в руках.
– - Знаешь ли ты, что в нем? -- внезапно спросил он.
– - Приблизительно догадываюсь, -- флегматично ответил я. Нет, с этим надо что-то делать, вялость и заторможенность этого тела уже начинают раздражать. Или это побочный результат моего вселения?
– - Гм... -- сказал он. -- Что же тебя привело сюда?
– - Я хотел отдать письмо, -- всё так же малоэнергично ответил я.
– - Ну, -- сказал он с хитрым видом, -- ведь у тебя были, вероятно, какие-нибудь надежды.
– - Вроде того, -- отвечал я, -- Мне всегда хотелось попутешествовать, посмотреть мир. И, возможно, добиться чего-то в жизни, но в этом вы мне вряд ли чем сможете помочь.
– - Ну, ну, -- сказал дядя Эбэнезер, -- не надо меня недооценивать. Мы ещё отлично поладим. А затем, Дэви, если ты в самом деле не хочешь этой каши, то я доем её сам. Да, -- продолжал он, завладев ложкой, -- овсяная каша -- славная, здоровая пища, важная пища. -- Он вполголоса пробормотал молитву и принялся ужинать. -- Твой отец очень любил поесть, я помню. Можно было назвать его если не большим, то, по крайней мере, усердным едоком. Что же касается меня, то я всегда только чуть притрагивался к пище. -- Он глотнул пива, и это, вероятно, напомнило ему об обязанностях гостеприимства, потому что следующими его
На это я ничего не ответил, но упорно продолжал сидеть и со скукой глядеть на дядю. Он продолжал торопливо есть и бросал быстрые взгляды то на мои башмаки, то на чулки домашней вязки. Только раз, когда он решился взглянуть немного повыше, глаза наши встретились, и даже на лице вора, пойманного на месте преступления, не могло отразиться столько страха. Это заставило меня призадуматься над тем, не происходила ли его боязливость от непривычки к людскому обществу, не пройдет ли она после небольшого опыта и не станет ли мой дядя совсем другим человеком. От этих мыслей меня пробудил его резкий голос.
– - Твой отец давно умер? -- спросил он.
– - Уже три недели, сэр, -- отвечал я. И откуда только вылезло это "сэээр", да ещё и насморочным голосом Бэрримора из старого фильма о Шерлоке Холмсе?
– - Александр был скрытный человек, молчаливый человек, -- продолжал он. -- Он и в молодости мало разговаривал. Он говорил что-нибудь обо мне?
– - Да так, кое-что по мелочи.
– - О господи! -- воскликнул Эбэнезер. -- Верно, он и о Шосе не слишком много говорил?
– - А тут есть о чём много говорить? -- спросил я.
– - Подумать только! -- ответил он. -- Странный человек был!
Несмотря на это, он казался чрезвычайно довольным: самим ли собою, или мной, или поведением моего отца -- этого я не мог угадать. Во всяком случае, у него, должно быть, прошло то чувство отвращения или недоброжелательства, которое он сначала испытывал ко мне, потому что он вдруг вскочил, прошелся по комнате за моей спиной и хлопнул меня по плечу.
– - Мы ещё отлично поладим! -- воскликнул он. -- Я положительно рад, что впустил тебя. А теперь пойдем спать.
К моему удивлению, он не зажег ни лампы, ни свечи, а ощупью вошел в темный проход; ощупью, тяжело дыша, поднялся на несколько ступенек, остановился перед какой-то дверью и отомкнул её. Уж не вампир ли он, чтобы ориентироваться в полной темноте? Я спотыкался, стараясь следовать за ним по пятам, и теперь стоял рядом. Он предложил мне войти, так как это и была моя комната.
– - А чего это мы обходимся без освещения?
– - спросил я.
– - Ну, ну, -- проговорил дядя Эбэнезер, -- сегодня чудная лунная ночь.
– - Сегодня нет ни луны, ни звезд, небо в облаках, а здесь вообще тьма кромешная, -- сказал я. -- И каким образом я смогу найти постель?
– - Ну, ну, -- ответил он, -- я не люблю, чтобы в доме был свет. Я страшно боюсь пожара. Спокойной ночи, Дэви, мой милый.
Заскрежетал ключ в замке. Отлично, меня заперли. Одно радует -- никто не зайдёт незамеченным. Такой громкий скрежет даже мёртвого поднимет. Ага, особенно одного мёртвого, совсем недавно по моему личному отсчёту времени пораскинувшего мозгами через дыру в башке. Коротко хохотнув, я на ощупь обследовал небольшую комнату. Кровать нашлась, но тюфяк на ней был влажный как торфяное болото. Перевернув его, я бросил поверх плед и, как был в одежде, упал сверху, заснув ещё в полёте.