Подметный манифест

Трускиновская Далия Мейеровна

Наверху Варенька спросила у лакея, менявшего в канделябрах свечи, где старая княжна с компаньонкой. Лакей проводил Вареньку в отведенные ей комнаты, называя ее «ваше сиятельство», как княгиню, и она не сделала замечания… как если бы не слышала…

Марья Семеновна и Татьяна Андреевна были заняты важным делом - гадали на картах. Они уже разделись, устроились по-домашнему, Глаша рядом разбирала вещи, и на дорогом кресле, сверкающем свеженькой позолотой, на которой пыль еще не успела забраться в углубления резных завитков, лежали приготовленные для штопки чулки.

Услышав шаги, женщины обернулись - им не хотелось, чтобы посторонние видели, как они в Великий пост

балуются гаданием, и донесли князю. Однако дело было важное - его сиятельство укатил вместе с Варенькой, никому ничего не объяснив, и Марья Семеновна пыталась на расстоянии увидеть, что они там без ее присмотра наговорили и натворили.

–  Что ж ты, мать моя, без спросу удираешь?
– обиженно воскликнула старая княжна.
– Ты, сударыня, покамест в моей воле. Вот как благодетели твои отдадут тебя замуж…

Ей не стоило начинать с упреков. Варенька повернулась и ушла.

Ей страшно хотелось раздеться, скинуть одежду, которая казалась насквозь пропотевшей, ей хотелось в баню, прогреться, расслабиться, вымыть наконец голову. Несомненно, старая княжна уже узнавала насчет бани - но спрашивать ее хоть о чем-то Варенька не желала. Князь был прав - Марья Семеновна ради своего властолюбия могла утаивать от нее мнение ее незримой матушки по жизненно важным вопросам.

Варенька вернулась в анфиладу, где пила свой утренний кофей, и пошла вдоль стен, изучая картины. Князь Горелов навешал их превеликое множество, и все были в дорогих рамах, хорошей работы, хотя и непостижимой для Вареньки величины - ей было странно видеть человеческое лицо размером раза в полтора более натурального. Особенно она задержалась возле картины «Суд Париса» - весьма нескромной картины, на коей три богини были почти полностью обнажены. Варенька сперва внимательно рассмотрела красавца Париса с яблоком, затем - поочередно Геру, Афину и Киприду, единственную из всех золотоволосую. Богини были пышнотелы и этим напомнили ей московских сенных девок в бане. Тут же диковинная мысль посетила Вареньку: какова-то была бы она сама, раздевшись?…

Потом она остановилась перед поясным портретом вельможи в зеленом кафтане, по правому борту коего шел ряд больших петлиц - теперь так не носили, равным образом и большие парики, уложенные крупными буклями и спадающие на плечи и спину, давным-давно вышли из моды. Лицо у вельможи было молодое, высокомерное, и Варенька подумала - это вполне мог бы оказаться ее отец…

Там, в анфиладе, и отыскала ее Татьяна Андреевна, в обязанность которой входило мирить старую княжну с воспитанницей всякий раз, как между ними возникнут несогласия.

Вечером того же дня Варенька, уже отдохнувшая с дороги, распаренная после бани, принявшая кружку горячего отвара из сосновых почек, наконец осталась одна в комнате, которую князь Горелов назначил ей в спальни. Первым делом она залезла в свой баул и достала портрет ненаглядного Петруши. Повесив его на шею и убрав под сорочку, она блаженно раскинулась на толстой перине, укрывшись одеялом лишь по пояс. Портрет охранял ее от глупых мыслей - на случай, ежели бы они вдруг возникли. С портретом на груди она знала, что сохранит верность жениху. И та женщина, которая вытребовала ее в Санкт-Петербург, ее незримая матушка, должна была это понять, коли до сих пор не поняла. Так что все старания князя Горелова будут тщетны, напрасно он наряжался в лиловый кафтан модного кроя, напрасно ему столь красиво зачесывали волосья и гнули букли, все напрасно, и гордый его профиль, тогда, в санях, и неожиданно молодой звонкий голос, и уверенный взгляд голубых глаз - все, все напрасно…

Слово свое князь сдержал - три

дня спустя приехал поздно вечером и велел Вареньке собираться. Она заволновалась - хотела принарядиться, принарядиться было не во что, хотела красиво убрать волосы, не нашла нарядных лент, была уверена, что к темно-синему платью пришиты полупрозрачные золотистые блонды, - оказалось, Глаша еще в Женеве спорола их, чтобы постирать. В полном расстройстве Варенька стояла посреди спальни, а вокруг кудахтали Марья Семеновна и Татьяна Андреевна. В конце концов выбрали темно-зеленое платье с черными бантиками, а волосы всчесали наверх и успели еще выложить на макушке три большие букли, видные спереди как три спящих бок-о-бок зверька. Наконец Горелов из-за двери прикрикнул на женщин, и Варенька поспешила навстречу своей непонятной судьбе.

Ехали не в красивых санях, а в простом возке. Возок остановился, князь вышел, где-то пропадал (Варенька от волнения молилась, но слова с детства знакомых молитв пропадали, оставляя прорехи, и она перескакивала через прорехи, держась при этом рукой за Петрушин портрет, спрятанный за вырезом платья), потом дверца возка приоткрылась, князь шепотом велел молчать, помог выбраться и за руку, как маленькую, повел Вареньку в какой-то двор, оттуда - по трем ступенькам в низкую дверь, далее - коли судить по запахам, мимо поварни, и по узкой лестнице, и через какие-то темные комнаты. Она бессловесно шла, спотыкаясь на ровном месте. Он тоже молчал - судя по тому, как сжимал ее руку, был взволнован не менее. В другой руке у него был фарфоровый подсвечник со свечным огарком, и огонек едва оставался жив от встречнего воздуха.

Наконец они встали перед дверью. Князь вздохнул и постучал - сперва дважды, потом трижды. Дверь отворил кавалер с черным лицом. Варенька отшатнулась, но тут свечной огонек успокоился, и она увидела - это бархатная маска.

Князь пропустил ее, сам вошел следом и что-то сказал кавалеру по-немецки. Тот отвечал односложно, ушел в черную глубину большой комнаты, там скрипнуло. Более он не появлялся.

–  Что бы вы, сударыня, ни увидели, молчите Христа ради, - шепотом попросил князь.
– Голоса не возвышайте…

Варенька кивнула. Ей было очень страшно.

Опять скрипнуло, в комнате появился кто-то, но подходить не спешил - стоял в темноте. Потом Варенька услышала шелковый шорох и поняла - это женщина. Князь крепче сжал ее руку, и она была благодарна ему безмерно за бессловесную поддержку.

Свеча в его руке освещала немногое - князь держал ее на уровне груди. Вдруг он поднял подсвечник повыше, в комнате сделалось немного светлее, и Варенька наконец увидела эту женщину.

Перед ней стояла дама, растерянная, очевидно, не менее, чем она сама, дама в прекрасном темном глазетовом платье, мерцающем серебряными искорками, в шелковой накидке, завязанной бантом на шее, и тоже - в черной маске. Волосы ее были прикрыты кружевным чепцом с розеткой из серебристой ленты посередке.

–  Христа ради, говорите шепотом, - попросил князь и отпустил Варенькину руку.

Она сделала два шага навстречу этой прекрасной даме, и дама сделала два шага, шурша своим царственным нарядом, и протянула к Вареньке руки.

Варенька кинулась к ней и была крепко обнята, покрыта мелкими быстрыми поцелуями. Слезы полились сами…

Слов не было - ни у дамы, ни у Вареньки. Они лишь могли целовать друг дружке лицо и руки. И Варенька, невольно сдвигая маску дамы, чувствовала - той безумно хочется освободиться от этого клочка черного бархата, но есть некая сила, с которой она вынуждена считаться даже сейчас - при первой встрече со своим ребенком.