Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Орлова Раиса Давыдовна

Шестого марта пятьдесят седьмого года Верховный суд постановил: в иске Дреду Скотту отказать. Нет, в США не существует таких негритянских прав, которые белый человек обязан был бы уважать. Решение по делу Дреда Скотта наглядно продемонстрировало: Верховный суд, как и другие звенья правительственного аппарата, — целиком и полностью в руках рабовладельцев. Рабовладение одержало очередную победу.

Слово «аболиционист» происходит от английского «to abolish» — отменить, запретить. Что же будет отменено: рабство или свобода?

На съезде новой партии — республиканской (она возникла в 1854 году) выступил Авраам Линкольн, молодой,

но быстро приобретавший популярность адвокат. Он был противником решения по делу Дреда Скотта, хотя в то время — в пятьдесят восьмом году — он вовсе еще не считал, что неграм надо предоставить какие-либо права. Линкольн сказал: «Разделенный дом долго стоять не может. Я считаю, что правительство разделенной страны — наполовину свободной, наполовину рабовладельческой — долго не продержится…»

Тогда, в пятьдесят восьмом году, еще более известны были слова сенатора Вильяма Сюарда, перекликающиеся с линкольновскими. Сюард произнес речь двадцать пятого октября 1858 года в Рочестере. Уже действовала техника американской паблисити: он заранее роздал эту речь корреспондентам крупнейших газет. Говорил полтора часа. «…Россия до сих пор сохраняет рабство, и там царит деспотизм. Большинство других европейских государств уничтожило рабство и приняло систему свободного труда… Рабство или свободный труд? Те, кто полагает, что эта коллизия случайна, беспричинна, что она — создание каких-то заинтересованных лиц или каких-то фанатичных агитаторов, что таким образом эта коллизия поверхностна, привнесена извне, глубоко заблуждаются. Это неустранимый конфликт между силами противоположными, глубинными, и это означает, что Соединенные Штаты должны — так оно и произойдет рано или поздно — должны превратиться либо в единую рабовладельческую нацию, либо в единую свободную. Либо хлопковые плантации и рисовые поля Южной Каролины и сахарные плантации Луизианы будут обрабатываться свободными людьми, Чарлстон и Новый Орлеан станут рынками, на которых будут продаваться только вещи, товары, либо рисовые и пшеничные поля штатов Массачусетс и Нью-Йорк будут оставлены фермерами, туда привезут рабов, и рабский труд заменит свободный, а рынки в Бостоне и Нью-Йорке тоже станут местами, где торгуют человеческими телами и душами».

«Неустранимый конфликт» — Сюард нашел емкую формулу, в двух словах воплотил то, что до него говорили Хелпер и Фитцхью, Кэлхун и Браун, Филипс и Линкольн.

Браун в октябре был в Осоватоми, в Канзасе, он не мог слышать этой речи Сюарда. Но, конечно, прочитал ее. Среди слушателей было немало его знакомых, единомышленников, был житель Рочестера Дуглас, и они передали, насколько могли, и то, чего нельзя прочитать, а можно лишь почувствовать самому, то особое, неповторимое, как хороший спектакль, сочетание момента, оратора, публики, которая ждет, поддерживает, заранее негодует, заранее приветствует. Публика и оратор взаимно разогревают друг друга, оратор говорит резче, чем намеревался, слушатели слышат гораздо больше, чем сказано…

Нью-йоркская «Гералд» назвал эту речь «жестоким и кровавым манифестом», после Харперс-Ферри некоторые газеты напечатали разворот: слева — цитаты из речи Сюарда, справа — известия о нападении на арсенал.

Сюард поспешил заявить, что Джон Браун заслужил виселицу. Может быть, это заявление продиктовано страхом — не привлекли бы за соучастие, — а может быть, и не только страхом. Люди редко предвидят последствия слов, немногие ощущают, как короток подчас путь от

типографского набора к пулям, баррикадам, виселицам.

Оставался год до Харперс-Ферри, два года до того момента, когда Линкольн вошел в Белый дом, три года до начала Гражданской войны, семь лет до убийства Линкольна.

3

Браун писал Хиггинсону из тюрьмы двадцать второго ноября: «Вы оказались истинным другом в беде… было бы это в моей власти, я бы отблагодарил всех моих друзей чем-либо иным, а не только нежными словами… Мои раны сейчас гораздо лучше, но я все еще сильно хромаю. Я очень бодр, надеюсь, что так будет и дальше, «до конца».

Передайте любовь всем дорогим друзьям.

Ваш во имя Бога и истины».

Теперь он как бы поменялся местами со своими единомышленниками и друзьями. Теперь он говорил, он писал, он убеждал. Некоторые из них пытались действовать.

Хиггинсон лихорадочно разрабатывал один план за другим — планы спасения. В этих планах были то яхта, море, то партизанские отряды, подошедшие к границе Виргинии, переодетые, в масках, смельчаки, нападение на тюрьму; Хиггинсон предлагал даже похитить губернатора Уайза. Хиггинсону представлялось, что выкрасть губернатора Виргинии это, пожалуй, не менее лихо, чем налет на Харперс-Ферри. Спрятать Уайза, держать его как заложника и требовать обмена: «Мы вам — Уайза, а вы нам — Брауна…» Нашелся и человек, готовый осуществить этот замысел, Лисандр Спунер. Но в последний момент пришлось отказаться от этого, как и от других планов. Не хватало денег, не хватало решимости, не было второго Джона Брауна, который действовал бы, не думая о препятствиях и последствиях.

Сам узник упрямо твердил: я не хочу побега. Даже если двери тюрьмы откроются настежь, я не убегу. Я не могу обманывать Эвиса, не хочу, чтобы он пострадал из-за меня, он хороший человек. И самое главное — моя гибель принесет больше пользы Великому Делу, чем моя жизнь.

Будь на месте Хиггинсона Браун, он, конечно, и слушать не стал бы никаких резонов…

Узник понимал, что Хиггинсон и другие предпринимают все эти попытки не только ради него. Ради себя.

Они обменялись ролями.

Это уже потом, после суда над Брауном, сообщники, друзья, покровители были названы «тайной шестеркой».

Они были связаны и раньше, один круг. Жили поблизости. Встречались чаще всего в Бостоне. Встречались в церкви Паркера и на его музыкальных четвергах. Встречались на лекциях Эмерсона. Встречались в клубах и просто в домах, их жены были приятельницами, дети играли вместе.

Четверо из них — выпускники Гарварда разных лет, но все же юность, проведенная в одном и том же месте, общие воспоминания, объединяющий и отделяющий от других язык, слова, окрашенные особым смыслом, понятным только посвященным.

Двадцать второго февраля 1858 года Геррет Смит записал в дневник: «Наш старый, благородный друг Джон Браун из Канзаса приезжает сегодня вечером». Смит и Браун были знакомы уже четырнадцать лет, их многое связывало — общее дело, общие друзья, Канзас, Фредерик Дуглас. Смит и Дуглас дружили, Дуглас посвятил Смиту свою книгу «В рабстве и на свободе».

После Канзаса, после непрерывных скитальчеств, опасностей, голода, холода Браун в Питерборо у Смита, как на другой планете.

Большой трехэтажный дом построен еще в 1799 году отцом-рабовладельцем. На стенах — семейные портреты. Шесть колонн перед входом.