Подорожный страж

Лукин Андрей Юрьевич

Всемир потом долго распрашивал Стёпку о Летописном замке, и демонской жизни, но Стёпка больше отнекивался или отвечал односложными «да» и «не знаю». В конце концов до боярина дошло, что демон не расположен делиться секретами. Он хлопнул Стёпку по плечу, сказал: «Не бери на сердце, Стеслав. Добудешь ещё себе меч, и не хуже того». И ушёл к своим.

А потом пришлось снова заняться лечением. У самого десятника стремительно воспалилась пустяковая казалось бы рана. Царапина даже, а не рана. Ближе к вечеру рука вспухла, побагровела, Склад крепился, но по его лицу было видно, что дело плохо и что держится он из последних сил. Он баюкал руку на весу, скрипел зубами, потемнел весь, на висках выступили крупные

капли пота. К Стёпке он, понятно, не обращался, знал за собой вину и справедливо опасался презрительного отказа. По себе, наверное, судил. Усмарь пытался колдовать над рукой, пыжился, вошкался, но у него ничего не вышло. Негодный он был маг, самоучка какой-то. Хуже Смаклы, право слово.

Стёпка сначала ничего этого не замечал, но потом гоблин шепнул ему, что с десятником плохо… Затем Арфелий посмотрел на него очень выразительно… Да ещё и мешочек заладил как заведённый «отверзни» да «отверзни». И тогда Стёпка просто подошёл к десятнику, молча взял его за здоровую руку и усадил на крыльцо. И Склад так же молча подчинился, слова не сказав, видно все его силы на то уходили, чтобы вгрызающуюся боль превозмогать.

Стоило сыпануть на опухшую кисть буквально несколько крупинок «экс-момента», и опухоль на глазах рассосалась, краснота сошла на нет, лишь едва заметный шрам остался. Где Склад ухитрился так неудачно пораниться, Стёпка не спрашивал, но почему-то про себя решил, что это работа гномлинов. Очень уж похоже было на след от отравленной маленькой стрелы.

Десятник долго собирался с духом, глотал молча что-то невыговариваемое, затем положил широкую ладонь на Стёпкину голову, потрепал волосы и сказал:

— Благодарствую, Стеслав. От лихой немочи избавил, руку сохранил. Дружиннику без руки какая жизнь… А маги-дознаватели, как я погляжу, напраслину на тебя возводят. Я любому в глаза скажу. Заступлюсь, ежели что, за тебя.

Усмаря после таких слов кондрашка чудом не хватила. Он поскорее в избу убрался, чтобы никто его почерневшего лица не увидел. А в избе он, как Смакла после у дружинников выведал, с оркимаговыми вещицами разбирался, с теми самыми «железами», да всё, похоже, себе и прибрал, включая и тот магический силок, что чуть Войка не убил.

А Стёпку такая перемена в десятнике вовсе и не обрадовала, потому что намерений своих Склад не изменил и всё равно собирался передать демона магам-дознавателям. Сначала, мол, отдаст, а после уж в глаза любому скажет, что напраслину на демона возводят. А маги-дознаватели, конечно, тут же и устыдятся и Стёпку с извинениями на все четыре стороны отпустят. Ха-ха!

Когда свечерело, Стёпка забрался на сеновал, устроил себе постель поудобнее, но заснуть не смог. Перед глазами то ятаганы сверкали, то шлемы безглазые, то морда змея подколодезного. А хуже всего, когда меч оркимагов вспоминался. До слёз жалко было. Руки так и сжимались на удобной рукояти, клинок отблескивал гордым сполохом. Нету больше меча, где ещё такой найдёшь, не искать же по лесам приблудных оркимагов. Да и у каждого ли такой меч сыщется? Может, он такой в единственном экземпляре был изготовлен. И обида на весичей вновь заставляла сжимать зубы… до тех пор, пока не понял вдруг Стёпка, что меч этот не очень-то ему и нужен был, и вообще непонятно, с чего он так по нему убивается. Не за мечом же он сюда приехал и не мечом собирался Ваньку из беды выручать… Ещё вчера прекрасно обходился без этой красивой железяки и понятия даже не имел, что она к нему в руки попадёт. Проехали бы мимо хутора, и знать бы ни о чём не знал. А меч… Он словно приворожил Стёпку, он, наверное, его новым хозяином признал и, может быть, даже уже начал его понемногу на «тёмную сторону силы» склонять. Наверное, это хорошо, что он осыпался в пыль. Меньше забот. Всё-таки он вражеский был, не на доброе дело скован и не для честных рук предназначен.

Так что успокойся, демо-он, и забудь. Всё что ни делается — к лучшему.

Уговорив себя таким образом, Стёпка душевного покоя не обрёл, но от сожалений бесплодных избавился и на душе чуток полегче стало.

Вскоре на сеновал вскарабкался Смакла с большим кувшином в руке. Стёпка напился холодного медового кваса, вытер губы… и на него откуда-то из темноты свалился дракончик.

Стёпка вздрогнул от неожиданности, гоблин ахнул, а дракончик обхватил кувшин всеми лапами, засунул внутрь голову и принялся жадно лакать.

— Он теперь от нас не улетит. Всегда возвращаться будет, — сказал Стёпка. — Ему с нами лучше, чем с гномлинами. Он даже защищал меня, когда я с оркимагом бился. Он ему глаза чуть не выцарапал. Слышь, Смакла, а тебе не страшно было в этого гада стрелять?

— Не, — замотал головой сияющий от счастья гоблин. — Я со злости стрельнул, озлился шибко.

— А раньше ты в кого-нибудь уже стрелял?

— Не. Утей токмо да белок бил. У нас в деревне оркимагов отродясь не бывало. А то бы стрельнул.

Смакла осторожно снял с кувшина упившегося дракончика, положил рядом с собой на расстеленный тулуп и стал почёсывать ему брюшко. Дракончик тихонько мурлыкал и подёргивал лапками.

— Самострел-то где? Весичи бы не отобрали.

— В повозке лежит. Дядько Неусвистайло, слыхал, велел себе оставить.

— Тяжёлый он очень.

— Знамо, тяжёлый. Потому и бьёт насмерть… Ежели не в оркимага стрелять.

— И взводить его долго.

— Силов у меня маловато, — согласился Смакла. — Приноровиться надо. Там этакая хитрая зацепочка удумана. В самый раз для руки. Я её уже опосля приметил.

— А почему дядько Неусвистайло сказал, что стрелы непростые? Что в них особенного? Я нарочно посмотрел — стрелы как стрелы.

— Наговоренные они, — пояснил гоблин.

— Как это?

— С такими стрелами выцеливать шибко не надо. Заклинание на них наложено такое, что они завсегда в нужное место попадают.

— А я думал, это ты такой меткий стрелок, — признался Стёпка. — Сначала даже боялся, что ты меня случайно подстрелишь. А потом смотрю — хорошо у тебя получается, без промаха.

— В своих наговоренные стрелы не летят. Сколь ни стреляй, всё одно мимо угодишь.

— Здорово. Стреляй, значит, куда попало, и каждая стрела сама врага найдёт.

— Знамо найдёт. Ежели только враг от этакой стрелы отбойным заклятием не оградился.

Стёпка повернулся на живот, вытащил из-за пазухи колючую травинку, решился спросить:

— Не жалеешь, что со мной пришлось поехать? Вон как у нас всё повернулось. Того и гляди замочат… ну, то есть, это… жизни лишат.

Гоблин мотнул головой, в сумраке его чёрные глаза казались огромными:

— Не. Мы как Ванесия твоего вызволим, я в дружину пойду, с оркимагами биться. Наши, я слыхал, дружину таёжную собирают.

— А не прогонят тебя? — недоверчиво спросил Стёпка. — Скажут, что мал ещё, да и турнут.

— Знамо, турнут, — согласился Смакла. — А я всё одно пойду. С самострелом. В обозе схоронюся тайком, али кустами вослед проползу. Всё одно пойду. Меня теперича никакая сила не удержит в стороне сидеть.

— И станешь сыном полка, — засмеялся Стёпка. — Это у нас так в войну пацанов называли, которые воевали вместе со взрослыми.

Смакла даже привстал:

— И у вас война была?

— Да у нас их много было. Очень много.

— Демонские войны, — прошептал гоблин. — Страшно, поди?

— Да уж, — сказал Стёпка. — Я сам, правда, не видел, она давно была, но показы… рассказывали, что шибко страшная. Там у нас не луки и мечи, там такое… Огонь дьявольский и летающая смерть.

Гоблин надолго замолчал. Пытался, видимо, вообразить, что из себя представляет война демонов. Потом сказал: