Подростки

Ицын Борис Семёнович

— Да… да, — подняла заплаканное лицо девочка, — меня исключили… исключили меня… — и она снова упала головой на подушку и зарыдала еще сильнее.

— Исключили? — удивленно протянул мальчик. — Как так? Почему исключили?

Он помолчал.

— Ну, и пусть исключили… а ты не плачь! Это ничего. Это… — он остановился, не зная что сказать. — Не исключат, не смеют! — Мальчик обрадовался найденному слову. — Ну да, не смеют, потому мы им…

Валя замолчал. Он понял, что говорит не то.

— Мы им отомстим,

да? — Вера подняла голову. В глазах ее появилась какая-то надежда.

— Ага, отомстим! Вот увидишь! Пусть только попробуют. — Валентин теперь и сам верил в то, что говорил. — Да ты слушай, слушай, что я скажу. Перестань плакать.

Он обнял подругу за плечи и насильно усадил рядом с собой. Девочка продолжала плакать, уткнув лицо в ватную куртку мальчика, пахнущую мазутом и гарью паровозного депо.

— Ты слушай, глупенькая. Мы Даниле скажем, мы всей организации скажем. Ты не бойся ее, начальницу-то! Она покается, что исключила тебя. Мы ей. У, гадина… самодержавная.

Вера стала понемногу успокаиваться.

— А как маме скажу? — вдруг вспомнила она.

— А ты никак не говори. Я скажу, — окончательно почувствовав себя настоящим защитником, заявил Валентин. — Ты мне расскажи все по самой правде, а я уж придумаю, что и как. Да ладно тебе плакать-то!

Мальчик так вошел в роль утешителя, что стал ладошкой левой руки вытирать девочке слезы, опять обильно покатившиеся по щекам, правой осторожно и ласково поглаживая ее по волосам.

— И пальто снять надо. Зачем в пальто сидеть?

Он помог расстегнуть пуговицы и снять пальто.

— Вот молодец! А ну покажись мне, плачешь или нет.

Немного успокоившаяся девочка подняла заплаканное лицо, и вдруг Валя громко и неудержимо захохотал.

— Что ты? — удивилась Вера.

— Ты поглядись, поглядись в зеркало, — сквозь смех сказал Валентин.

Он схватил подругу за руку и потащил в гостиную к большому трюмо. Из зеркала на девочку глянуло уморительное полосатое лицо, такое, что и она рассмеялась, несмотря на большое, правда, уже выплаканное горе. Валя переусердствовал… Он забыл, что у него и руки и тужурка были в мазуте и копоти.

— Вот и не плачешь, хорошо, хорошо! — воскликнул он. — Ух ты, морда полосатая, — и неожиданно для себя и Веры схватил ее за плечи и расцеловал в обе щеки.

— Что ты делаешь?.. С ума сошел! Я же чумазая.

— Ну и я тоже, — засмеялся Валя.

— Умыться надо. Пойдем!

Ребята побежали.

— Тужурку сними, — сказала Вера, — опять измажемся.

Умывание окончательно успокоило девочку, и дети, взявшись за руки, снова уселись на диване в Вериной комнате.

— А теперь расскажи, что у тебя там… в гимназии.

Лицо девочки снова помрачнело.

— Я… у меня в дневнике тройка на пятерку переправлена.

— А зачем переправляла?

— Да

это не я переправляла.

— А кто?

— Не знаю кто. Разве, — она задумалась, — разве Сонька. Ну, конечно, Сонька, больше некому. И как я раньше не догадалась! Надо было начальнице так и сказать. Конечно, мы же с ней поссорились. Это обязательно Сонька, сама или Зинка.

— Какая Сонька? Какая Зинка? Ты расскажи толком, а то у вас, у девчонок, ничего не поймешь.

— У вас, у девчонок! — передразнила Вера. — А у вас, у мальчишек? Какая Сонька? Одна у нас — Горюнова. Знаешь?

— Это у которого рысаки? Знаю, как же.

— Ну да, его дочка. У нас учится. Такая гордячка и злюка. Она подругу мою обидела. Фатьму Галееву.

— Это у отца которой магазины?

— Да никакие не магазины! У нее и отца-то нет, а мать поденно шить ходит.

— Ну, это уж ты завралась! Швейкины дочки в гимназии не учатся.

— Вот какой глупый! Раз говорю — учится, значит — учится!

— А почему у нас со всего поселка один Степка, сын лавочника, в реальном?

— Почему, да почему? Пристал! Потому что потому, кончается на «у» и не говорится никому. Понял? И не перебивай, пожалуйста, тебе ничего рассказывать нельзя. Ты слушай и все!

— А ты говори толком.

— А ты молчи! — девочка зажала мальчику рот и вдруг увидела, что Валя краснеет. Она опустила руку и сделала серьезное лицо.

— Ну, вот я с Сонькой поругалась, чуть не поколотила ее. А девчонки, не все, конечно, крутятся и крутятся около нее, угождают, а она ломается. Мне Люба говорила, что Сонька хвасталась: проучу, говорит, Верку Кочину. Вот, наверно, она и переправила отметку. Теперь меня исключат, — девочка снова стала грустной.

— За это не исключат, — неуверенно попробовал утешить ее Валя, и, видя, что девочка не верит ему, хочет возразить, быстро проговорил. — Конечно же не исключат! Ты начальнице расскажи все, как есть, Соньке и попадет.

— Как же! Соньке никогда не попадает. Ее все учительницы любят и начальница любит.

— Ну и пусть не попадет, мы сами ее проучим.

— А как проучите?

— Как-нибудь придумаем, дай срок. Ты только ее покажи мне.

В коридоре раздался звонок. Вера вздрогнула.

— Мама пришла, — воскликнула она и выбежала из комнаты. — Мама, мама, — не дав Нине Александровне снять пальто, проговорила взволнованно Вера, — меня из гимназии исключили. — И она прижалась к матери.

— Что ты, о чем? — не поняла Нина Александровна.

— Из гимназии меня исключили, понимаешь? Ну, выгнали.

Нина Александровна так и застыла, держа в руке каракулевую круглую шапочку.

— Да нет, Нина Александровна, не то она говорит, — Валя вышел из дверей гостиной. — Не то! Здравствуйте! — опомнившись, проговорил он.