Подснежники
Шрифт:
Люба теперь занималась с детьми но-новому: маленькими группами, человек по шесть, по восемь. Так удобнее: слышнее голоса ребят, и песенки можно подобрать по силам каждой группе… Плохо было с учебным материалом: нот не было, а сама она знала всего две-три детских песенки. Кое-что, правда, по памяти напела ей Таисья Григорьевна: она когда-то год проработала в детском садике. Пришлось съездить в город. Нотного магазина не было, а библиотека музыкальной школы почти целиком сгорела в топках во время оккупации. Жалкие остатки нот еще валялись
Зато малыши теперь бойко, под музыку вбегали в зал, ритмично хлопали в ладоши, некоторые довольно чистенько пели. А главное, все полюбили музыкальные занятия. И не удивительно: стоило Любе опустить руки на клавиши, как начинался новый, светлый, сказочный мир.
— Послушайте, как лес шумит, — говорила она, играя.
Ребята слушали. Люба спрашивала:
— А это что?.. Что это журчит? Красиво так?
— Речка! Ручей! — вразнобой отвечали малыши.
— А это? Это кто?
— Зайчик! Зайчик!
— Пускай зайкой будет Витя. А медведем Вова… А птичкой Наташа… Ну, Витя, выбегай гулять на траву!
Витя прыгал под музыку, напевал, ребята в такт хлопали в ладоши. Потом, когда сменялась музыка, переваливаясь, выходил Вова — Топтыгин. Заяц пугался, прятался. Наташа — птичка обманывала медведя, спасала зайца.
Дети бурно веселились, подсказывали героям, как обмануть злого волка, потешались над незадачливым медведем. Так наяву оживала сказка. Потом все вместе плясали под музыку, пели… Надо было видеть порозовевшие, довольные лица детей, когда они пели и хлопали в ладоши!
— Уж больно играешь ты хорошо, — говорила Таисья Григорьевна. — Даже вроде, сердце мрет, когда слушаю. И правда, вижу лесок да речку, и про что говоришь, все вижу! Так бы вот и полетела!
Елена Никитична тоже была довольна:
— Да, музыка для наших детей — это как витамин. Необходима, совершенно необходима!.. Гляди, как дети оживились! Глазенки-то как блестят!.. Что бы мы делали без тебя, Люба, просто не знаю!
Люба молчала. Но все чаще одолевала мысль: для того ли училась с самого детства искусству фортепьянной игры, чтобы наигрывать простенькие песенки для детей? Неужели только для того? Про себя твердо решила — обязательно учиться дальше, поступить в консерваторию. А пока — песенки. Что же, раз нужно, так нужно. Заменить ведь пока некому.
А время шло. Уже сообщали о взятии Смоленска, уже на белорусскую землю ступили наши войска. Дни стали холоднее, а по утрам в маленькой комнатке, где спали Люба и Сима, было совсем темно.
— Днем с огнем, — посмеивалась Сима, расчесывая перед зеркалом свои короткие черные кудряшки, — днем с огнем! А смотри: отросли все же! Чуточку, а все-таки отросли!
Стараясь удлинить пряди, Сима дергала гребенку вниз, морщилась от
— Ну что ты тянешь, — урезонивала ее Люба. — Не все ли равно, длинные волосы или короткие. Кто тут тебя видит? Короткие даже удобнее.
— А вот приедут шефы и увидят! — Сима плутовски подмигивала и продолжала расчесывать свои кудри. — Увидят, не сомневайся!
Шефы действительно приехали…
В тот день в больших городах было шумно, людно: салютовали по поводу взятия войсками Третьего Украинского фронта Днепропетровска. А здесь, среди серых бревенчатых строений, было тихо. Всю неделю мелкий дождь моросил, обдавал своим влажным дыханием старые, потрескавшиеся бревна, шелестел по крышам. А под утро ударил легкий мороз, поля вокруг заиндевели, дорога стала сухой и звонкой.
Степан Степанович отдал приказ: немедленно убрать капусту с поля! Неубранным оставался последний клин около леса. На поле потянулись все группы: воспитательницы — чтобы убирать кочны, дети — полакомиться сырой капустой.
Выбирали огромный, мраморной крепости кочан, клали на широкий пень и тут же разрубали тесаком на множество осколков. Дети разбирали хрусткие, сладкие глыбки, с удовольствием грызли.
Кочны срубали, складывали в пирамиды.
Над полем низко висела тяжелая туча, кричали вороны. Любе стало как-то не по себе среди серого бугристого поля. Пусто, холодно, а вороны толстые, лохматые, оглушительно каркают… Да еще эти капустные пирамиды! Как черепа на картине Верещагина «Апофеоз войны».
Надо было подготовиться к занятиям, и Люба побрела по дороге к дому. Заметила вдруг, что навстречу кто-то бежит. В одном платье, простоволосая, косынка съехала на плечи. Это была Таисья Григорьевна. Она оставалась дома с двумя заболевшими детьми.
— Ой, Елена Никитична где? Алеша убежал!.. Лошадь скорее! На станцию побежал! С температурой. Прозевала я, дура, прозевала!
Она промчалась мимо. На поле засуетились. С телеги сбросили кочны, сама Елена Никитична взяла вожжи. Уже на ходу в телегу вскочила Сима.
Люба дошла почти до самого дома, когда ее внимание привлек какой-то предмет, в стороне от дороги. Сначала ей показалось, что это большой тряпичный узел. Чуть было не прошла… Тут узел шевельнулся, и стало ясно, что это живой, настоящий ребенок. Маленькая девочка в белом ситцевом платочке сидела, по пояс завернутая в одеяло, и с любопытством глядела на Любу. Крошечные ручонки покраснели от холода.
— Господи, — ужаснулась Люба. — Тут Алеша убежал, и тут же неизвестный какой-то ребенок на морозе… Что же это такое?
Наклонилась, взяла девочку на руки. Она оказалась легкая, как ветка.
— Как тебя зовут?
— Галя.
— А где ты живешь?
— Калява се — ся…
— Как, как?
— Калява се — ся…
«Калява! Наверное, улица Каляева, — размышляла Люба. — А что это такое — «се — ся»? Шестьдесят? Или, может, семьдесят?..» Подошла группа ребят с Ларисой Павловной во главе. Зашумели, окружили Любу.
— Я бы на вашем месте не торопилась, — сказала Лариса Павловна. — Как это так, взять да и принести в дом без позволения.