Подвиг тридцатой батареи(Второе, переработанное издание)
Шрифт:
Соловьев сел на край скамейки в ленинской комнате, достал из противогаза чистую открытку и стал писать:
«Вот уже месяц, как от тебя ничего не имею, по вас безумно соскучился. О себе могу сообщить, что мы наш город обороняем восьмой месяц. Ждем с каждым днем нового наступления. Бой предстоит жестокий, но мы все, защитники героя города, твердо уверены в нашей победе. Фашистские мерзавцы уже положили в боях не менее восьмидесяти тысяч своих головорезов, а теперь положат не меньше, если не больше. Мы поклялись нашему народу, Родине и т. Сталину, что будем защищать свой город до последнего дыхания, пока будут глаза видеть, а руки держать оружие. В общем, золотая моя, если меня убьют, то знай, что я погиб в этом бою не как трус, а как патриот своей любимой Родины,
В БЛОКАДЕ
Рано утром 7 июня немцы начали наступление по всему Севастопольскому фронту. Сотни самолетов бомбили передний край, тысячи орудий извергали огонь и сталь на раскаленную землю, политую кровью. Три часа длилась артиллерийская подготовка и бомбежка с воздуха. По свидетельству самих немцев, они выпустили в этот день десятки тысяч снарядов и сбросили 7500 фугасных и бронебойных бомб. Казалось, никакие укрепления не выдержат такого огня, все живое будет сметено с лица земли.
Вот артиллерия врага перенесла огонь по тылам, а из немецких укрытий поднялись автоматчики и, пригибаясь к земле, устремились вперед. Врагу показалось, что с защитниками города покончено, но их встретили пулеметные очереди и винтовочные выстрелы. Они нарастали, и вот уже все загудело, зарычало в каком-то бешеном шквале разнородных звуков. Многие немцы падали, но это не удерживало остальных. Им обещали длительный отдых после взятия города, и солдаты, подгоняемые унтерами и шнапсом, рвались вперед, к изрытой снарядами оборонительной полосе. Фашисты что-то кричали, подбадривая друг друга, падали, ползли, стонали от злости и боли. И вдруг сквозь треск выстрелов раздались крики «ура»; в сером дыму поднялись грозные фигуры советских солдат и матросов. Они шли со штыками наперевес, швыряли на ходу гранаты и кричали «полундра». Их было гораздо меньше, чем немцев, но их контрудары были так стремительны и неожиданны, что фашисты, не выдержав, поворачивали вспять. Вдогонку им неслись все те же гранаты и пули, все та же «полундра» и еще какие-то непонятные слова сердитой матросской и солдатской ругани.
Позиционная война, длившаяся несколько месяцев, приучила немцев бояться защитников Севастополя, особенно тогда, когда они шли в контратаку. Врагов пугало наше «ура» и «полундра», они заметили, что «ура» кричат все, а «полундра» — только моряки. Однако на этот раз трудно было понять, кто моряк, а кто пехотинец. Пехотинцы в серых от пыли гимнастерках и таких же пропитанных потом пилотках прямо на глазах превращались в матросов. Снимет солдат на ходу пилотку, сунет ее в сумку противогаза, а оттуда достает матросскую бескозырку, за ним другой, третий, и вскоре большая часть пехотинцев — в бескозырках. По рядам немцев ползет удивленный шепот: «матрозен», «матрозен».
Первые атаки врага захлебнулись сразу же. Людские волны, поредевшие от пуль, штыков и гранат, откатились в старые берега. В бой были введены резервы, их тоже перемололи. Потом долго и нудно била по окопам фашистская артиллерия, штурмовали истребители. Опять оберы и унтеры подгоняли подвыпивших солдат, ошалевших от жары, запаха крови и дыма, от страшных потерь. Фашистские танкисты боялись каждой воронки, каждого окопа и хода сообщения. Подойдет танк к нашим окопам, постреляет и уходит поскорее обратно: из каждой воронки может подлететь к гусеницам машины связка гранат или бутылки со страшной жидкостью, вспыхивающей рыжим пламенем, которое самим танкистам потушить никак невозможно.
Тридцатой батарее в этот первый день штурма пришлось раз десять менять цели. Она била по резервам и батареям врага,
Но вот кто-то крикнул: «Воздух!» — и матросов словно ветром сдуло. Заработали зенитки, раздался давно знакомый и уже порядком надоевший свист, затем — глухие взрывы. Когда кончился налет, снаряда уже не было. Он сдетонировал от близкого взрыва.
Вечером комиссар готовил выступление для радиогазеты. В эти дни она имела особенно большое значение. Во всех отсеках батареи были репродукторы, и каждый матрос с нетерпением ждал последних известий о положении на фронтах Отечественной войны и особенно в Севастополе. В этот день батарея не получила газет. Рассыльного, который нес почту, еще утром убило снарядом. Собрать людей для политинформаций было невозможно. Люди стояли на своих постах в бронированных отсеках, весь день слышали грохот боя, а каковы его результаты — не знали. Информация по радио являлась для них единственной связью с внешним миром. Поэтому Соловьев подготовил подробное сообщение. Читал сегодня он сам. Его ровный, уверенный голос ободрял батарейцев в тяжелые минуты.
Комиссар говорил о том, что враг в течение дня не продвинулся вперед, хотя потерял много тысяч солдат и офицеров. Комиссар зачитал обращение Военного совета флота, призывающее защитников Севастополя стойко держать город.
Едва только Соловьев закончил передачу, как корректировщики доложили о двух новых тяжелых батареях немцев. Командир уточнил данные, и вскоре тьму ночи прорезало восемь вспышек залпов. Батареи врагов были сметены, и больше с тех холмов, куда кучно упали снаряды Тридцатой, не раздалось ни одного выстрела.
Утром атаки повторились с новой силой. Батарея по-прежнему быстро меняла цели, швыряя тяжелые снаряды туда, где наиболее остро требовалась помощь нашей пехоте. В Книгу боевых успехов были занесены еще три спаленных танка, разбитая батарея, взорванные паровоз и семь вагонов. Но в этот день врагу опять, как и в декабре, удалось приблизиться к батарее. Опять заговорили «стволики». Их небольшие снаряды доставали врага там, куда не попадали снаряды главного калибра.
Снова начались бои за городок. Вскоре сюда на помощь армейской части было переброшено два батальона морской пехоты из бригады генерал-майора Жидилова. Командир одного батальона разместил свой КП в развалинах городка и чуть не поплатился за это жизнью. Немцы окружили КП, и только находчивость и смелость старшины 1-й статьи Русанова и главного старшины Богданова спасли командование батальона. Старшины с матросами подползли к двум фашистским противотанковым пушкам, перестреляли их расчеты, захватили вполне исправные орудия и два ящика со снарядами. Моряки повернули трофейные орудия против немцев, окруживших штаб батальона, и стали в упор расстреливать их.
Фашисты вначале пытались спрятаться в развалинах домов, залечь, но осколки настигали их и в окопах; стены же разрушенных зданий не могли защитить от снарядов. Если было мало одного, Богданов посылал второй, третий снаряд. Стены рушились. Командир и комиссар батальона расстреливали бегущих немцев. Командир батальона Гегешидзе, комиссар Турулин, старшины Богданов, Русанов вынесли раненых связистов и присоединились к своим. Их радостно встретил командир Седьмой бригады морских пехотинцев генерал-майор Жидилов. У Евгения Ивановича Жидилова была уж такая привычка: где наиболее тяжело— там побывать самому. В районе Тридцатой батареи было в этот день особенно жарко, вот почему генерал оказался здесь, хотя штаб бригады был на той стороне бухты, в помещении бывшей дачи Максимова. Жидилов распорядился побыстрее вынести раненых к пристаням Северной стороны, а сам продолжал руководить боем уже далеко не полных батальонов.