Подвиг тридцатой батареи(Второе, переработанное издание)

Мусьяков Павел Ильич

Морские пехотинцы храбро и умело прикрывали Тридцатую батарею. Их минометчики, возглавляемые младшим лейтенантом Пятецким, также нанесли немалый урон врагу. Только мин оставалось мало. Пулеметчики морских пехотинцев отбивали в день по восемь — девять атак, но силы моряков таяли. К 12 июня в батальонах осталось всего по роте, и они отступили.

Стойко держались солдаты, сержанты и офицеры 90-го стрелкового полка Приморской армии, также оборонявшие батарею. Стрелки и пулеметчики этого полка дрались с такой яростью и упорством, что немцы назвали полк «проклятым». Полк нес тяжелые потери. А враг все наращивал силу ударов. К немцам регулярно подходили пополнения, поезда с боеприпасами. Фашистские автоматчики, медленно вгрызаясь

в землю, проникая все дальше и дальше к югу, обтекали батарею справа и слева. Наши части наносили врагу большой урон, но и сами несли серьезные потери. Морские пехотинцы почти полностью полегли к востоку от огневой позиции Тридцатой батареи.

В первые же дни третьего наступления немцы стали выпускать по батарее сотни снарядов в сутки; они сбросили с самолетов более сотни крупных фугасных и бетонобойных бомб. Боевое напряжение нарастало и в последующие дни.

Последние газеты батарейцы получили 14 июня, а затем круг замкнулся. Гитлеровцы вскоре обнаружили подземный кабель, связывающий батарею с дивизионом и городом. Они перерезали его, подключили свои телефоны и стали предлагать сдаться. Какой-то немец, неплохо знавший русский язык, надоедливо требовал, чтобы на батарее убили комиссаров и подняли белый флаг. Соловьев послушал, подошел к телефону и сказал: «Брось болтать о сдаче, все равно не сдадимся. Бить вас будем, а потом и до Берлина дойдем». Немец не засмеялся, видимо, его очень озадачило такое заявление. В самом деле, после года такой тяжелой войны русские, окруженные со всех сторон, собираются еще идти на Берлин. Немец стал расспрашивать Соловьева о том, кто он и какими полномочиями располагает. Немец уверял, что Манштейн дарует жизнь всем защитникам батареи и немедленно отправит их в тыл на отдых, что немцы уважают осажденных за храбрость. Комиссару наскучила эта болтовня, и он высказался, не соблюдая международных правил вежливости.

В эти тяжелые дни батарейцы получили текст телеграммы И. В. Сталина. Верховный Главнокомандующий поставил героизм севастопольцев в пример всей Советской Армии, всему народу. В отсеках и на боевых постах провели краткие беседы.

Защитники батареи гордились тем, что Родина отметила их ратный труд.

Линия фронта постепенно передвигалась все дальше и дальше к югу от блокированной батареи. Отсутствие телефонной связи с городом и штабом мешало корректировке, но батарея все же продолжала стрелять по ближайшим целям.

Прошла неделя. Немцы несколько раз пытались взять батарею, но, потеряв сотни человек, не достигли цели. Они поставили несколько гаубичных батарей, недоступных обстрелу орудий «тридцатки» вследствие настильности ее огня, и упорно долбили своими снарядами броню и бетон. Каждый день сотни снарядов тяжелых калибров перепахивали гору, откалывали щебенку от бетона. В башнях от раскаленных осколков, залетавших в амбразуры, возникали пожары. Горела пробковая изоляция. Бойцы и старшины быстро и умело боролись с огнем. Иногда башню заклинивало. Крупные стальные осколки застревали в щели между броней и бетоном. Тогда на поверхность массива с ломами и кирками выскакивали старшина башни Грущак, матросы Глухов, Кирпичев. Под обстрелом они ломали бетон, извлекая осколки. Закоптелая башня, испещренная царапинами, начинала наконец медленно поворачиваться. Натужно гудели электромоторы, передвигая по горизонту страшные еще орудия. И едва Грущак со своей командой успевал нырнуть под бетон, как орудия башни снова извергали два языка пламени и снова с рокотом неслись снаряды.

Все меньше и меньше оставалось снарядов. А враги все усиливали натиск. Гитлеровское командование понимало, что, выведя войска к северному берегу бухты, оно не сможет считать это своей победой, пока в тылу будет находиться Тридцатая батарея, названная немцами «форт Максим Горький № 1». Фашисты по-своему правильно оценивали ее не как батарею, а как форт. Ведь на ней, помимо ее главного калибра — основной огневой

силы, было еще четыре «стволика», несколько трофейных орудий, минометы и десятки пулеметов, расположенных в дотах и дзотах. Многие доты были так массивны, что вывести их из строя могло только прямое попадание крупнокалиберного снаряда. Но для прямого попадания надо было потратить, согласно закону рассеивания, сотни снарядов или подтащить орудие ближе для стрельбы прямой наводкой. Подвезти же орудия не позволяла наша артиллерия. Поэтому немцы стремились побыстрее ликвидировать ненавистный форт, причинивший им немало неприятностей. Враги уже понимали, что судьбу батареи будут решать не сверхмощные «карлы» и «доры», которые так и не могли подавить активность Тридцатой, а гренадеры и саперы. Им и поручил Манштейн захватить форт «Максим Горький № 1».

ПОСЛЕДНИЙ ПРОРЫВ

17 июня немцы отрезали батарею от города и заняли совхоз имени Софьи Перовской. В 15 часов командир батареи собрал людей в коридоре главного бетонного массива и поставил задачу — прорваться в Севастополь. Прорываться решили небольшими группами из разных мест. Каждая группа должна была самостоятельно пробираться в совхоз. Оттуда общей группой пробиваться в Севастополь. Утром секретарь комсомольского бюро Александр Устинов побывал в совхозе, в штабе армейского артполка, и узнал, что полк отступил к Севастополю. Оставшиеся в штабе офицер и сержант жгли бумаги и уничтожали средства связи.

Заняв совхоз, немцы не заходили в здания (вероятно, боялись, что они заминированы), не лезли в виноградники, опасаясь засады. Учитывая это, защитники батареи надеялись прорваться в виноградники и выйти на Северную сторону города. О том, что Северная сторона в наших руках, можно было судить по тому, что ее усиленно бомбили и обстреливали.

На прорыв должны были идти все, кроме раненых и нескольких старшин, которым было поручено взорвать башни, силовые агрегаты, узел связи, компрессорную, котлы и другие механизмы. После взрыва тем, кто уцелеет, тоже следовало отходить в Севастополь.

Утром и днем немецкие части, преграждавшие путь к Севастополю, были сравнительно немногочисленны. Но к вечеру противник подтянул станковые пулеметы, рассадил ракетчиков, и положение изменилось. Трудность была прежде всего в том, что между батареей и виноградниками совхоза лежала полоса голой местности шириной около 400 метров. Полоса эта, простреливавшаяся из разных точек, была изрыта воронками.

Первой группой прорыва командовал младший политрук Устинов. Ему было поручено в случае удачи закрепиться в ближних зданиях совхоза и своим огнем прикрыть прорыв остальных.

Устинов и его бойцы выходили из первой башни и скатывались вниз по откосу. Немцы обстреливали их из пулеметов, орудий и минометов. Снаряды падали густо, в дыму и пыли от частых разрывов батарейцы перебегали от воронки к воронке.

«На половине пути к совхозу впереди меня полз краснофлотец Марченко из службы Подорожного, — вспоминает Устинов. — Когда меня ранило в кисть правой руки, я хотел попросить его сделать мне перевязку, но затем решил перевязаться сам. По дороге я нашел его убитым. Убитых было много. До совхоза добрались, кроме меня, парикмахер Котляровский и сержант срочной службы из электромеханической боевой части (Гончаров или Гончаренко). Здесь мне перевязали вторую рану.

В совхозе, в подвале каменного здания, расположенного возле дороги к батарее, мы пробыли до вечера, ожидая остальных. Однако ни одного человека к нам больше не подошло. Между тем немцы уже занимали усадьбу совхоза. Мы решили отходить к берегу моря. Миновав шоссе, к ночи мы добрались до прожекторной станции, которая еще была в наших руках. Там с помощью одного майора из береговой обороны я связался со штабом и по телефону доложил обо всем генерал-майору Моргунову».

То, что сообщает Устинов, не совсем точно. Кое-кто все же прорвался, но он мог этого и не знать.