Подвиг. 1941—1945
Шрифт:
Где-то около часу ночи взвод Буракова с разведчиками и саперами двинулся к Праге. В нескольких километрах от города танки остановились. Разведчики и саперы спешились с машин и исчезли в темноте.
Прошло пять… десять… пятнадцать минут тревожного ожидания. Чутко вслушиваемся в ночь. Тишина… Только легкий предутренний ветерок шелестит молодой листвой на деревьях, да со стороны города доносится автоматная и пулеметная перестрелка. Изредка слышны взрывы мин и гранат. Там идет бой повстанцев с фашистами. И в этой настороженной тишине доносится слабый, еле уловимый
Только когда вернулись разведчики — все прояснилось. Саперы шли по шоссе, а разведчики, разделившись на две группы, двигались по обеим сторонам дороги. Почти у самого города откуда-то сверху, с деревьев, что обступили дорогу, на разведчиков свалились вооруженные люди. Полетело оружие. Кто-то крикнул, предупреждая об опасности. Напавшие вдруг остановились и в следующее мгновение уже… обнимали и целовали разведчиков и саперов. Это были повстанцы.
Танки двинулись к Праге, дорога, по словам повстанцев, безопасна вплоть до самого города. Ее контролируют горняки Кладно, пришедшие на помощь пражанам.
Через несколько минут под гусеницами первых советских танков загудела пражская мостовая. Начинался рассвет, часы показывали половину третьего.
У первой баррикады нас торжественно встречали пражане. Торжественно — это не то слово. Все это будет потом. А в тот час на баррикаду шли танки. И вопроса для тех, кто ее защищал: «Чьи они?» — не было. От Кладно могли идти только немецкие танки. Нас ждали. Очень ждали. Но не с этой стороны, не с северо-запада, а с юга, от Братиславы и Брно.
А танки шли. Медленно, осторожно, ощупывая каждый дом, каждый перекресток и поворот улицы.
…Еще издали я увидел баррикаду, перегородившую улицу. Вначале я не понял, что это за сооружение. Только потом понял, когда до нее оставалось метров пятьдесят. Баррикада довольно высоко, почти до второго этажа, поднималась над мостовой, перегородив улицу во всю ее ширину. Перед ней, на разобранной мостовой, камни которой тоже пошли на ее строительство, колесами вверх, лежало две повозки, перевернутый автобус, столы, мешки с землей, ящики.
Танк прошел еще несколько метров и остановился. На вершине баррикады появились повстанцы. Над ними полыхнуло алое полотнище и кто-то во всю мочь своих легких закричал:
— Руда Армада! Руда Армада! Ать жие Руда Армада!
И началось!
Защитники баррикады бросились к танкам. К нам потянулись сотни рук. Прибежали жители ближних улиц. Они взбирались на танки, обнимали и целовали нас, говорили слова благодарности за помощь, плакали от радости. Появились дети. Счастливые родители протягивали их нам, чтобы мы хоть минутку подержали малышей на своих руках. А сами, взволнованные и счастливые, стояли рядом, улыбались и плакали.
Светает. Мы продолжаем двигаться вперед в глубь города, к реке, где, как говорят чехи, окопались гитлеровцы. Неширокие пражские улицы сворачивают то вправо, то влево. На танках уже видны не только серые солдатские шинели, но и люди в гражданских костюмах. Вот и у нас на крыле рядом с командирским
У трамвайного парка встречаем группу людей. Впереди с развернутым Красным знаменем — пожилая женщина. На алом полотнище вышиты Серп и Молот. Вышиты! Значит об этой встрече они думали раньше, вышивая знамя в тайне. Знамя торжественно передают Ивану Григорьевичу. Целуются. Гончаренко укрепляет его на башне.
Где-то за Прагой всходит солнце. Его золотистые лучи осветили шпили башен, крыши, засверкали в окнах домов. Пражское солнце встречает свой первый мирный день.
Ликует Прага!
Люди радуются миру, весне, счастью, свободе. Вокруг звенят песни, русская речь сливается с чешской словно воды двух рек. Весело шумит детвора. Записываем адреса, фотографируемся на память, обмениваемся подарками, сувенирами. И цветут тюльпаны и сирень.
Свобода! Она пришла в стобашенную красавицу Прагу, как ее ласково называют чехи, в форме советского солдата с первыми уральскими танками. Вот он стоит на танке, обхватив пушку рукой, и, запрокинув голову к солнцу, жадно пьет холодную влтавскую воду. А на запыленную и обожженную в боях броню уральских танков, у самых ног солдата, ложатся хрупкие веточки пражской сирени и ярко-красные колокольчики тюльпанов.
Солдат поворачивается ко мне лицом. Иван Романченко! К нему протискивается худенькая невысокая старушка с совершенно белыми волосами. Она нежно гладит рукой его гимнастерку, что-то говорит, а потом, словно мать, припадает головой к Ивановой груди и плачет. Романченко неловко гладит ее голову, что-то ей говорит. Она поднимает глаза, глядит Ивану в лицо и начинает улыбаться.
Я тоже улыбаюсь. Улыбаюсь счастью пражан и горжусь моими товарищами, моей родной героической Красной Армией, моей прекрасной Родиной.
— Ленин!
Это говорит высокий пожилой чех.
— Ленин! Он жил здесь в Праге.
А потом:
— О, как долго мы ждали вас. Знали, верили: придете…
И мы пришли! Сквозь тысячи километров фронтовых дорог, сквозь рев и гул атак мы видели тебя, многострадальная Прага, видели вот этих истосковавшихся по свободе людей. И пусть здесь была ночь и стучали по мостовым кованые сапоги нацистов, люди верили в нашу правоту, в нашу силу, в нашу победу и ждали нас. И не только ждали, но и боролись, и вышивали в глубоком подполье на красных полотнищах Серп и Молот, чтобы вот сегодня поднять над городом тысячи «серпастых и молоткастых» красных флагов!
…Ревут моторы танков, захлопываются люки и стальные колоссы медленно движутся к Влтаве. Нашему батальону приказано овладеть Манесовым мостом и выйти на правый берег реки к Парламенту.
Очищаем от фашистов улицу за улицей. Подходим к Градчанам, Пражскому Кремлю, а затем узкими и кривыми улочками спускаемся все ниже и ниже к Влтаве. С крутого берега, через сиреневую дымку распустившихся цветов и черепицу пражских крыш, засверкала под солнцем Влтава, последняя река на нашем боевом пути. До нее рукой подать — не более полукилометра.