Подвиг. 1941—1945
Шрифт:
«Мне очень тяжело. Но как Вам, Параскева Даниловна?! — писала она. — Я бы жизнь отдала, чтобы облегчить Ваши страдания. Я очень прошу Вас быть мужественной, крепкой, как Женечка. Он прожил короткую, но прекрасную жизнь».
Почтить память героя приехали челябинские школьники из пионерской дружины, носящей имя Евгения Овчинникова. Они проехали тысячи километров. Их встречали на станции Россошь школьники Анновской школы, тоже из дружины Евгения Овчинникова.
Дул в степи сильный ветер. К могиле Евгения шли земляки его. Шел народ с окрестных хуторов и сел. Пришли очевидцы гибели Евгения:
Дует в степи ветер. Весь в цветах и венках стоит на воронежской земле памятник уральцу Евгению Овчинникову.
Помнят и чтут челябинцы своего земляка. Его имя внесено в Областную книгу почета. Его именем названа улица города. Его матери предоставили честь зажечь Вечный Огонь в Челябинске. Пусть горит этот огонь, не угасая! Пусть знают люди, что герои не умирают!
Не забыто и имя Шалико Козаева. Поют в Южной Осетии песни о нем. Летчики полка разыскали труп Козаева. Его перевезли в город Россошь и похоронили на городской площади.
И. Козин
ШУМЯТ ЛЕСА ХИНЕЛЬСКИЕ
Шумят леса Хинельские. Не понять человеку языка деревьев, не угадать, о чем они шумят. Но если прислушаться к голосу ветвей старого дуба, в сердце которого не один свинцовый комочек и на теле еще заметны следы ранений, то услышишь о былом. Там будут и горечь поражений, и радость побед — рассказ о подвиге человека, вдоль и поперек исходившего Хинельские леса.
…Десятеро обреченных медленно ступали по мокрому снегу. Осенний ветер пронизывал насквозь. Полицаи молча поторапливали прикладами, спеша привести их к месту казни до наступления полной темноты.
Среди десяти — высокий сухощавый парень с очень светлыми, почти белыми вьющимися волосами, прилипшими к окровавленному лбу. Под голубыми глазами синие кровоподтеки. Друзья не узнали бы сейчас своего институтского поэта, влюбленного в Гарибальди. Не узнали бы, наверное, и однополчане своего бесстрашного разведчика лейтенанта Анатолия Инчина в этом шагающем на смерть человеке. Вместе с ними, еще совсем недавно, выполнял он задание в тылу врага. Возвращаясь к своим, ведя неравные бои, нарвался на мину. Контузия была тяжелой, и пришлось товарищам оставить в крестьянской семье вместе с Анатолием Инчиным лейтенанта Льва Хлапова.
Когда Анатолий выздоровел, стали пробираться к своим. Шли ночами, а днем укрывались в глухомани. Недалеко от Брянска нарвались на эсэсовцев. Их схватили, заперли в сарае. Ночью, в кровь ломая ногти, они прорыли лаз под стену, ушли.
Перенесенные лишения, однако, дали себя знать: адская боль в позвоночнике свалила Инчина. Остановились в селе Назаровка Понуровского района. Хлапову пришлось устроиться на спиртзавод кочегаром.
— Выздоровеешь, — успокаивал он Анатолия, — и снова двинем вперед.
Два месяца провалялся Анатолий в постели. А когда, поправился, у Хлапова отнялись ноги. Инчин сменил его на заводе. Работа была адской. От недоедания и усталости, от постоянной простуды кочегары валились с ног.
Внимательно присматривался
— Предлагаю устроить на заводе салют и уйти к партизанам. Есть у меня верные люди на примете.
К взрыву на заводе готовились тщательно, сделали все необходимые расчеты, все, казалось, продумали до мелочей. Но кто-то донес, забрали всех. Допрашивали несколько дней, избивали до потери сознания, обливали водой и снова били. Лева Хлапов не выдержал пыток.
Умер…
Десятерых привели на кладбище. Развязали руки.
— Раздевайся! — голос у полицая визгливый, бабий.
Этот голос и вывел Инчина из тяжелого забытья. Все его существо восстало против того, что должно было совершиться сейчас. Анатолию не раз до этого приходилось смотреть смерти в глаза. Но там был бой, как говорится, на равных: или ты, или тебя. А теперь? И все же не ждать, действовать.
Раздевался Инчин медленно. Вспомнилось любимое выражение командира: «Кто смерти не боится, того и пуля сторонится». И его наставления новобранцам: «Никогда не теряйтесь ни перед генералом, ни перед дулом пистолета».
Сейчас наступила та минута, когда важно было не потерять самообладания, не испугаться смерти, что в лице полицая ходит в десяти метрах.
— Живей, живей! — торопит бабий голос.
Петр Самусев, снимая сапоги, кашлянул. Это — сигнал. Неожиданно сильным ударом головы он сбил охранника и бросился в сторону. Кинулся от ямы и Анатолий. За ним — остальные.
Анатолий не помнит, как, подгоняемый свистом пуль, перебежал кладбище, пронырнул поле. До слуха его доносились выстрелы и ругань полицаев. Он бежал, падал, полз и снова бежал, пока силы не оставили его. Присел. Разгоряченный, сначала не чувствовал холодного ветра, иглами впивающегося в тело. А когда замерз, не смог подняться. Потом снова стало тепло и показалось, что поплыл куда-то. Успел подумать: «Значит конец, замерзаю», и потерял сознание.
Есть в архивах штаба партизанского движения Украины любопытный документ: «Личный счет командира первого Хинельского отряда А. И. Инчина». В нем много цифр. И примечание: «Число уничтоженных врагов и техники в групповых боях и диверсиях в счет не входит». И все равно цифры весьма внушительные. Вот только некоторые из них:
«…Лично уничтожил 113 солдат, офицеров, чинов немецких военно-административных органов, шпионов, бургомистров, провокаторов, полицейских».
«…Совершил 19 диверсий, вывел из строя 36 автомашин, спустил под откос два железнодорожных эшелона с живой силой, и техникой, уничтожил два танка, восемь минометов, один самолет».
«…Создал 4 партизанских отряда, 15 диверсионных групп».
«…Лично взорвал склад авиабомб в селе Кренидовка».
Коротки, лаконичны строки документов. А за каждым из них подвиг партизана, подвиг разведчика.
…В ночи скакали трое. Впереди на рыжем «венгерце» красовался обер-лейтенант немецкой армии в фуражке с высокой тульей, в новом под ремень дождевике с витым серебряным шнуром на груди.
Всадники подъехали к массивным воротам завода, лейтенант полоснул плетью часового:
— Почему не окликаешь, сонная твоя рожа!?
— Я вас давно бачу, пан обер-лейтенант, — прикрываясь от второго удара, пролепетал часовой.