Подвиг
Шрифт:
Сегодня Япония для меня не вход, а выход. Порог, через который я перехожу на пути из страны дымных сопок, оледенелых тундр, оленей, плавающих туманов. Еще один шаг — два дня через море, и я буду во Владивостоке.
Улица, по которой я иду, необыкновенно напоминает мне Семеновский базар во Владивостоке. Немного чище и немного пестрей, но все-таки я чувствую себя почти дома. Лотки с фруктами — большие белые японские груши, желтые ананасы с чешуйчатой корой, связки бананов, похожих на больших гусениц, облепивших высохший стебель, виноград. На улице очень много женщин, густо напудренных и наболенных, с непокрытыми головами, с блестящими закрученными прическами. Сначала все они кажутся мне одинаковыми — я не улавливаю социальных различий в их одежде. Через минуту я начинаю присматриваться и могу разобраться:
Куда она бежит?
Мужчины гораздо однообразней, и еще долго они кажутся мне на одно лицо. Почти все в европейских костюмах, в выутюженных брюках и пиджаках, в мягких широкополых шляпах. Я наблюдаю все разнообразие японского типа — узкие овальные лица с тонким носом и чуть-чуть скошенными глазами и круглые лица, толстоносые, бугристые, как будто составленные из бесчисленного множества мозолей.
Прохожие стучат и шаркают по тротуару своими деревянными колодками, надетыми на босу ногу. Большинство ходят на колодках, ботинок не носят. Зато их чистые выутюженные кимоно и просторные, как кимоно, зеленые плащи с развевающимися по ветру складками сразу говорят о том, что это — почтенные и цивилизованные люди.
Толпа окружает меня и заталкивает в свою жизнь. Я снова ощущаю себя сухопутным человеком. Беготня и прохладная грязь портовой улицы подавляют меня. С окраины мира, где люди независимы, как звери, и один человек отделен от другого квадратными километрами пространства, тундровой охоты, быстрых рек и звериных мысов, я попал в землю тысячелетней деятельности человека, превращенную в человеческий базар, населенную, как бобровая плотина.
Я снова останавливаюсь посередине улицы. Мимо меня от пристаней бегут рабочие. Это почти люди другой расы — обветренные, — скуластые, с угловатыми плечами, скрытыми пестрой прозодеждой, меченной клеймом фирмы. На ногах у них — варакуси, раздвоенные, как копыта, с резиновыми подошвами.
Однако надо мне куда-нибудь идти отсюда. Нельзя целый час стоять на портовой улице, поставив ногу на чемодан. Прежде всего я должен найти гостиницу, затем разыскать агентство Совторгфлота. Я беру чемодан в руки и иду наугад налево. Через три минуты я попадаю в центр города.
Нет, днем Хакодате предстает совершенно иным, чем ночью, с воды. Я дохожу до перекрестка двух главных улиц города — Суэси-рочо и Эбису-маци. Широкий тротуар, блестящие витрины, иероглифы на стеклах. Многие магазины — без витрин и без дверей. Они похожи на комнаты с убранной передней стеной. Торговцы и покупатели сидят как на сцене — на приподнятой, заставленной вещами площадке, устланной желтыми циновками.
Я забыл упомянуть о главной особенности уличной жизни в Хакодате. Нигде нет такого звукового своеобразия уличного шума, как в Японии. Привезите слепого в любой из городов мира и поставьте его посередине улицы, и, если он не узнает языка, — догадаться, где он находится, ему будет очень трудно. В Японии ошибиться невозможно.
Вот описание звуков, слышных на японской улице: шарканье и сухой стук дерева о тротуар (это деревянная обувь — гэта), гудок парохода с рейда, дребезг маленьких трамвайных вагонов, чирканье велосипедных звонков, глухое треньканье каких-то музыкальных инструментов из-за закоулка между двумя домами, и все покрывающий гундосый крик, скрип, треск, пение громкоговорителей, торчащих решительно везде. Желтые лакированные рупоры установлены у входа в каждый магазин. Они передают оперу из токийских театров.
Эти улицы немного напоминают Москву: нелепые каменные казармы и рядом крохотные
Я зову автомобиль. Подъезжает рыжий обтрепанный «фордик».
— Мне нужна гостиница, квартира, отель, — пытаюсь я объяснить.
Шофер наклоняет голову и втягивает в себя со свистом воздух. Это значит, по-видимому, что, к сожалению, он не может меня понять. Тогда я показываю рукой на порт и кричу:
— Владивосток, моя хоти Владивосток!.. Агентство!.. Совторгфлот!!
Мне почему-то кажется, что если я буду говорить «моя-твоя», то ему будет легче меня понять. И он действительно меня понимает. Он кивает головой, соскакивает со своего места, забрасывает в автомобиль мой чемодан, снова садится за руль, и мы едем.
Здесь нет больших расстояний — автомобиль в несколько минут пробегает главную улицу, сворачивает к горе, минует небольшую площадку, где молодые люди в кадетской форме перекидывают друг другу черный мяч, выбрасывая в воздух правую руку с надетой рукавицей. Слева от нас остается храм с большими воротами и уродливыми нелепыми львами у входа.
В агентстве Совторгфлота две небольшие комнаты, конторка, портрет Ленина на стене. Я узнаю, что по расписанию очередной совторгфлотский пароход должен прийти завтра и уйти во Владивосток через три дня. Однако по независящим причинам, говорит уполномоченный, пароход запаздывает. Он пробудет еще около двух недель на Камчатке. Необходимо принять груз на заводах в Озерной и Большерецке.
— Вам придется пожить здесь недели две. Билеты вы можете приобрести сейчас. В какой гостинице вы остановились? Не останавливайтесь в японской, остановитесь в европейской. В японской гостинице все равно как в уплотненной московской квартире: ширмы, раздвижные фанерные и бумажные стены — на одном конце слышно каждое движение в другом конце гостиницы.
— Да моя беда, — объясняю я, — в том, что я не знаю японского языка и не мог сговориться с шофером. Как сказать мне ему, что мне нужен отель?
— Отель? — удивляется уполномоченный. Он выходит вместе со мной на улицу и отчетливо произносит, тыкая в меня пальцем: — Отэру!
— Хай, хай, хотеру, — радостно отзывается шофер.
…В отеле «Бансей» все устроено по-европейски — гостиные с тяжеловесными люстрами и круглыми полированными столами, широкие лестницы с отвратительными золочеными перилами, обширный вестибюль, и на каждом шагу черные телефоны. Телефоны оборудованы по американскому образцу — рупор и слуховая трубка висят на отдельных подставках. Меня встречает директор, я записываю свою фамилию и профессию в книгу. Слуга, одетый в белое, приглашает меня в комнату. Мы подымаемся на второй этаж. Я иду в обуви, слуга снимает свои колодки у входа на лестницу. В комнате я прошу прибор для умывания. Мне приносят белый тазик, похожий на ванночку, и большой кувшин. Пока я умываюсь, в комнату после двукратного стука входит какой-то субъект в длинном пальто, делающем его похожим на бонзу, и в пестром галстуке коммивояжера. Он обращается ко мне на сносном русском языке.